Северный курьер. Акуленко. Чистые колодцы Хила
Источник: Северный Курьер (Петрозаводск)
Дата выпуска: 27.12.2000
Номер выпуска: 247(23813)
Заглавие: ЧИСТЫЕ КОЛОДЦЫ ХИЛА
ЧИСТЫЕ КОЛОДЦЫ ХИЛА
Он вошел стремительно и уверенно. Что-то приветственное пробурчал, чтобы скорей начать о главном. И сразу ясно стало, что Хилтунен остался Хилом. Что хорошо. А вслух сказала: "Вот это да! Валера! Привет! Откуда ты теперь? Тебя все потеряли...".
Довольно пошевелив своими с детства знаменитыми сутулыми плечами, он, кажется, вздохнул с облегчением: "Не чужие. Можно разговаривать".
Мы не виделись давно. Со времен его блистательного периода в "Комсомольской правде", когда Хилтунен плюс Мариничева равнялось уникальной страничке старшеклассников "Алый парус". Когда мы соглашались с умными, страстными хилтуненскими статьями о новаторской педагогике.
Работая в лучшей газете страны (семидесятые - восьмидесятые годы - золотой век "Комсомолки"), он часто приезжал в Петрозаводск, где осталась мама и друзья по коммунарскому клубу. В этом клубе, названном нами "Товарищ", мы и пересеклись с Валерой. Хотя учились в одной школе, сблизились только в "товарищеском" кругу.
Этот круг, строго говоря, нас с Хилом, других пишущих "товарищей" и вытолкнул в журналистику.
Он принес с собой номер "Огонька" со статьей про себя. Оставил журнал, заметив, что статью про себя не читал, потому что никогда про себя не читает. Хорошо же, подумала, твоя редкая скромность, Валера, развязывает мне руки: напишу про тебя, что хочу. Все равно не прочитаешь.
В этой недавней огоньковской статье про Хила рассказано, что он ищет способ спасти страну, как-то правильно все в ней устроить. И, кажется, нашел, как. Хилтунен всегда любил, как он выражается, "карнавалить", ставить все с ног на голову. А получалось, как ни странно, то, что надо.
Он в "Комсомолке" вел "Алый парус", придуманный педагогом в журналистике Симоном Соловейчиком. Поддерживал его свободный дух, его индивидуальность.
?Теперь вот, прожив свои почти полвека, Хилтунен решил создать новый клуб, своего рода парус, для талантливых чудаков, которым во все времена одиноко и неуютно среди обыденности. Назвал свой проект Домом интеллектуальных свиданий...
В статье этой меня зацепило еще одно. Высказывание Хила о нашей профессии:
- Неправда, что журналистика - грязная профессия. В ней нечто человеческое сохраняется чуть дольше. Журналистика вообще не профессия, а некоторый угол зрения. Правильно устроенным миром должны управлять журналисты. Это единственный вид человеческой деятельности, который дает возможность слушать в оба уха совершенно противоположные слова и не сходить с ума. Здесь то и дело натыкаешься на человека, который становится твоим учителем - и все начинается сначала...
Это все относится к нему, к Валерию Хилтунену. А сам он не похож на большинство журналистов, тем более преуспевающих сегодня. В нем - ни капли внешнего лоска и примет благосостояния современных мэтров СМИ. Хотя у парня - и ума палата, и языками владеет, и полтысячи толковых статей за 25 лет в "Комсомолке" написал, и всю страну объездил до самых до окраин, и книги хорошие сочинил, и амбиций не лишен, и, учеников у него тьма, в том числе и в верхах, папа и жена - известные журналисты; четверо смышленых его детей - самостоятельны и независимы, в родителей пошли... Он с тех пор, как ушел из "Комсомолки", по-прежнему на месте не сидит. Так мобилен, что друзья зачастую не знают, где он и что с ним.
Оказывается, жив-здоров. Пишет статьи, собирает материал для очередной книги. Живет пока в Финляндии, на родине предков по отцовской линии, обустраивается в небольшом городке Ювескюля. Неспроста, опять что-то "карнавалит".
ФАМИЛИЯ, КОТОРАЯ НРАВИЛАСЬ КОРОЛЮ
- Валера, расскажи, откуда берутся такие вольнодумцы, как ты?
- Я по-фински осторожный, не бесшабашный вольнодумец. А родился в 51-м, в общежитии МГУ, где учились мама с папой. Поэтому на вопрос о гражданстве отвечаю, что я гражданин вольной территории университета...
Не так давно в Финляндии нашел одного человека, однофамильца. Он своими глазами видел копию старинной грамоты, где черным по белому написано, что в 1526 году король Густав первый освободил Хилтуненов от уплаты налогов в шведскую казну за то, что они откликнулись на его призыв достроить Финляндию к центру, туда, где живут лопари. Откликнулись Хилтунены и Саволайнены, с чем я нас всех и поздравляю. А однофамильцев из России прошу тоже откликнуться, буду рад видеть у себя в гостях.
Фамилия Хилтунен в Финляндии у 10986 человек. Очень распространенная. Есть семейные общины моих однофамильцев в Канаде, США, в Австралии и в Коста-Рика. Изучаю генеалогию фамилии, буду делать книжку "Одна семья".
Я к тому, что вольнолюбие, вольнодумство с генами закладывается поколениями. Оно и в моей сквозит биографии. Всегда неуютно чувствовал себя в иерархиях разных. Самый большой чин, которого я достиг - редактор отдела науки, школ и вузов в "Комсомолке". Моим заместителем был Валя Юмашев, один из нынешних советников президента России, попавший на этот пост при Ельцине, которого он искренне проповедовал...
Но вернусь к своей фамилии. Вскоре после моего рождения в вольном пространстве главного вуза отец получил распределение в Петрозаводск, тогда в Карело-Финскую ССР. И я еще три года пожил в союзной республике. Папа, Рудольф Хилтунен, работал заместителем ответственного секретаря "Ленинской правды", то есть в вашей газете, сменившей название. А отвсеком был Исаак Бацер.
Потом отец окончил московскую ВПШ, и его направили сначала собкором "Советской России", потом он уехал в Москву, затем - в Финляндию. Последняя высокая должность отца - заместитель генерального директора АПН по странам Западной Европы. После этого он выпустил и стал главным редактором первого русско-финского журнала. Потом батя взял аккредитацию от "Труда", второй газеты в мире по тиражу после "Комсомолки". В его редакционном удостоверении записано, что он является собственным корреспондентом газеты по королевству Швеция, Норвегия, Дания, республикам Исландия и Финляндия.
Мне такая карьера никогда не грозила. Что меня совсем не огорчало. Возможно, сыграли роль и мамины гены: она училась на географическом факультете МГУ, мечтала стать океанологом. Жить у океана ей не довелось, но тяга к возвышенному осталась. Мама у меня русская, родом из-под Нижнего Новгорода...
Не знаю, которому из родителей я обязан тем, что начал читать в два с половиной года. Оказывается, это важно для будущих гениев, коим я, наверное, не являюсь. Когда в "Комсомолке" стал писать про разных новаторов, то все они говорили, что человек, начавший читать в два с половиной года, запускает в себе некие интеллектуальные процессы, которые позже не запускаются. То есть если ты в четыре года начал читать, то в чем-то уже потерян для культуры.
...В школе жил, как все круглые отличники, любимцы учителей.
Услышав как-то мой яростный рассказ о поездке в Эстонию на неделю дружбы народов, меня пригласили делать передачу на радио. В 12 лет у меня была своя школьная передача на карельском радио.
В то время на звонкоголосых, вроде меня, пионеров был спрос. Нас приглашали читать звонкими голосами приветствия на конференциях, активах, сборах, митингах и демонстрациях. Слова, которые мне приходилось провозглашать, всегда были почему-то смешные и нелепые. Помню, что на 8 марта читал такие строчки: "Сегодня будем поздравлять и вашу мать, и нашу мать!".
Я подрастал, голос становился громче, и меня стали ставить на трибуне во время парадов, чтобы я кричал: "Пионеры! В борьбе за дело...". Помню, как первый секретарь обкома Сенькин заботливо подставлял мне под ноги ящичек из-под пива, чтобы я доставал до микрофона. В награду нас где-нибудь в заднем дворе угощали за это пирожными и конфетами.
Несмотря на малый рост, я был начальником разных пионерских штабов, меня посылали в лучшие пионерские лагеря страны: в "Артек" и "Орленок". Получил полной мерой все, что можно было получить хорошего от пионерской и комсомольской активности.
В "Орленке" застал еще коммунарство, хотя оно было на издыхании. И там я тоже был шустрый, флажконосец. Попал в смену, когда Пахмутова гостила. Помню, что увидев меня во флажконосцах, в строю, Пахмутова кому-то взрослому повторяла шепотом (но я услышал): "Боже, какие сутулые дети пошли!".
Лагерь старшеклассников "Орленок" на Черном море был местом вольнодумным. Он, по мнению ЦК партии, поставлял какие-то непонятные коммунарские кадры. И была там не одна комиссия, которая делала заключение, что это неправильно, нехорошо и вредно для подрастающего поколения - чего-то там самим придумывать, какие-то заумные книжки читать, бредовые идеи выдвигать, самостоятельность проявлять? Словом, вымели поганой метлой все коммунарство из "Орленка", настоящих вожатых разогнали (хорошо, еще не посадили за инакомыслие). Хотя и не смогли до конца вымести.
Приезжал из всесоюзных лагерей с идеями, всего колотило от энтузиазма и желания сделать что-то необычное, захватывающее. Как в "Орленке". Затеял провести в городе "Неделю космоса" ... Вот, думал, расскажу, как это может быть здорово, и ко мне школьный народ повалит с идеями. Но никто не пришел. Так я получил урок правильного цинизма: не пихайся со своим энтузиазмом туда, где его не поймут.
Педагог и журналист должны знать и учитывать то, как устроены головы тех, кто их слушает. Можно быть умным и знающим, но абсолютно не услышанным, лишиться аудитории. Это трагедия многих умных учителей. Они становятся авторитарными, будучи интеллигентными, оттого только, что они видят, как их не слушают. Пытаются внедрить то, что говорят, насильственным способом, и этим еще большее раздражение вызывают.
Вот лучшие перья "Комсомолки", такие, как Руденко, Голованов, Песков, умели разговаривать с огромной аудиторией понятно, но не упрощенно. Это великий дар.
- Но ты не сразу это понял? Сначала был печальный опыт и желание реабилитироваться хотя бы в собственных глазах?
- Пожалуй. В 66-м, когда ты окончила одиннадцатый класс нашей школы, а у меня до выпускного оставалось три года, поехал к няне отца, она жила в деревне Кузаранда. Мне там стало скучно сидеть, и я удрал. Пошел бродить по Заонежью. Поразил вид запущенных и заброшенных деревень, каких-то беззащитно-несчастных. И я об этом написал свою первую заметку в районную газету "Вперед". Газету храню в своем архиве.
А потом как-то неожиданно меня занесло на новогодний бал во Дворец пионеров в Петрозаводске. Там поразил вид ребят, которые отчаянно отплясывали в кругу. Вдруг я запах "Орленка" почувствовал. Стал исправно посещать все тусовки клуба старшеклассников "Товарищ". Первое, что мне доверили, - прибить молотком к стене картины Любы Альгиной. От них тоже веяло свободой.
ЗАЧЕМ ЧЕЛОВЕКУ МЕДАЛЬ
- И совсем другая жизнь началась? По себе помню.
- Стал ездить в командировки от клуба, который, ты, конечно, помнишь, коммунарский журналист Евгений Давыдов организовал при редакции молодежной газеты "Комсомолец". Давыдов заведовал отделом учащейся молодежи.
Я всегда и всем говорил, что закончил лучшую в стране школу. Девятую школу Петрозаводска, которой руководил Исаак Фрадков. Убедился в этом еще больше в школьном отделе "Комсомолки", начитавшись писем, побывав в самых разных школах страны. Фрадков догадался до таких вещей, о которых в других местах еще не помышляли.
Но это все-таки была школа. А в "Товарище" жизнь выстраивалась иначе, без рамок. Давыдов не мешал, он не умел давлеть. Мы получили огромное пространство для развития. Но при полной свободе был один принцип. Запомнилось, как тот же Давыдов говорил: "Для того, чтобы к нам не цеплялись, лучше быть медалистами, конечно". Я воспринял это всерьез. Окончил школу с золотой медалью, чтобы поддержать марку клуба.
- Марку держали и не медалисты. Плохо учиться никто в "Товарище" не смел, просто было стыдно. Но как же мы гордились тобой и клубом, и нашей школой, и нашим городом, когда ты, в Москве, стал победителем конкурса для абитуриентов "Проходной балл" и был принят без экзаменов на факультет журналистики МГУ.
- Привык быть отличником. Но помнил, что надо уравновешиваться. Студентом успел поработать в женской тюрьме для малолеток, сторожем в виварии. Все потом пригодилось.
Тюрьма такая, девчачья, была одна на всю Россию. Там, под Ярославлем, отбывали свои сроки бандитки, грабительницы, проститутки, наркоманки. А я работал там библиотекарем и по вечерам читал преступницам сказки Гофмана. Не знаю, зачем это было нужно, но я надрывался, читая вслух притихшим девкам "Щелкунчика" и "Мышиного короля".
Эта тюрьма уникальна тем, что там был потрясающий хор и ансамбль. Руководил им Борис Иванович Шлемович. А директор тюрьмы, Александр Васильевич Соловьев, пытался делать то же, что Макаренко. По крайней мере он запретил надзирателям стрелять из ружей, снял заборы. А вместо роб девчата шили чепчики для младенцев.
Оба эти человека тоже стали моими учителями по жизни. Когда очередную партию малолетних преступниц привозили, выходил Борис Иванович и говорил: "Здравствуйте, королевы. Вы сюда приехали не по своей воле. Могу записать желающих в свой хор "Красная гвоздика" и в ансамбль. Тому, кто запишется, не надо будет ходить в наряды, туалеты чистить...
И, конечно, все хотели записаться. Потом он их по шесть часов кряду начинял Бетховеном, Моцартом... "Королевы" в отместку рвали струны у пианино. Он приходил с отверткой, прикручивал эти струны, никого не ругал.
Из этих девочек потом даже известные певицы выходили. Не называю фамилий: они очень стеснялись своего печального опыта, поэтому писем своему наставнику не писали и не благодарили.
АЛЫЙ ПАРУС "КОМСОМОЛКИ"
Когда взяв "академку" в университете, я читал малолетним преступницам сказки, выгнали (или сам с треском ушел) из "Комсомолки" изобретатель страницы "Алый парус", педагог и журналист от Бога Симон Соловейчик. Защищая другого великого педагога, он так намозолил глаза ЦК партии, что его уже не могли защитить ни читаемая всеми Инна Руденко, ни главный редактор газеты Борис Панкин.
Соловейчика мгновенно подобрали журналы "Кругозор" и "Колобок". Поскольку он был еще и хорошим музыковедом, моя жена попросила его послушать хор и ансамбль этих трудных девушек. И он, как человек любопытный, пришел. Высоко оценил хор и увидел возле хора меня. Он написал мне на бумажке номер телефона и сказал: "Позвони обязательно".
Я позвонил. Редактор отдела "Комсомолки" Зоя Васильцова (Крылова) дала мне задание написать про коммунаров для "Алого паруса", который тогда выпускали вдвоем Леша Ивкин и Юра Щекочихин. Это был альманах об одаренных ребятах, с их письмами, стихами, рисунками... Один только "Парус" тогда получал миллион писем в год. Бедному Щекочихину досталось заниматься этой почтой. На все письма требовалось отвечать, к чему Юра был совершенно неприспособлен.
А мне показалось интересным эту почту ковырять: "Здравствуй, Парус! Ты не живой. Поэтому мы тебе рассказываем то, что не говорим никому...". И я стал отвечать на письма.
Меня как-то неожиданно быстро взяли на ставку стажера. Потом, съездив в командировку, я написал какие-то материалы. И первый из них, серьезный, которым могу гордиться и теперь, назывался "Королевство чистых колодцев". Про мальчишку из глухой деревни, что искал смысл жизни. Не нашлось обоза, чтобы увезти этого деревенского Ломоносова в большой город. Ему стало тесно в своем окружении, и он посылал сигналы бедствия. Его письмо я и обнаружил в одном из мешков читательской почты "Паруса".
После этого материала главный редактор Лев Корнешов пригласил меня в свой кабинет, посмотрел с удивлением и написал приказ о переводе меня из стажеров в корреспонденты. Мне тогда было всего-навсего девятнадцать лет, и был я студентом второго курса журфака. В стажерах, между прочим, многие желающие работать в "КП" сидели по десять лет.
Геннадий Бочаров на одной из редакционных летучек назвал меня "ястребком" за столь быстрый рост в газете.
В "Комсомолке" было много журналистов непрофессиональных - в прошлом зубных техников, строителей, кого угодно. Но в них обнаруживалось НЕЧТО, чему нигде не научить. Что притягивало к газете новых и новых подписчиков.
Соловейчик как-то сказал: здесь, в этом бульоне, писать за несколько месяцев научится даже пень с ушами. Надо только, чтобы слышать мог...
Шестой этаж, который занимала газета, напоминал вокзал с открытыми дверьми всех кабинетов, через которые люди перемещались, чтобы читать вслух рукописи друг друга, рассказывать новости и анекдоты всей планеты.
Первое и главное, что я понял: в журналистике важны две характеристики: универсальное, безрамочное любопытство и профессиональное нахальство, меру которого ты сам определяешь.
Всему этому я уже успел поучиться. Но не на журфаке, а в петрозаводском "Товарище" у Жени Давыдова. Много раз потом я поступал со своими питомцами так, как он с нами, когда, рискуя своим спокойствием, давал нам полную самостоятельность.
Отправлял возглавить трудовой лагерь или что-то в этом роде, чего раньше делать не приходилось.
Собрали мы с Мариничевой при "Алом парусе" клуб "Комбриг" по типу петрозаводского "Товарища". Ребята в нем были совсем не примерные пай-мальчики и девочки московские, но с изюминкой. Например, Валю Юмашева мы нашли на даче Чуковского, где работала истопником его мама, а он ей помогал. Других подобрали в других местах. Ясно было одно, что наши чудики могут состояться как личности. Что и произошло. Мы брали их с собой в командировки по стране.
Однажды я повез комбриговцев в зону, туда, где работал библиотекарем. Стащили в редакции красную портьеру, взяли палатку, гитары - и в путь. Директор тюрьмы по знакомству разрешил разбить палатки на территории зоны.
А мы вот что придумали. Затемно посадили Валю Юмашева в челн, к которому прикрепили вместо паруса красную портьеру. А на рассвете малолетние преступницы, сгрудившись на берегу Волги, увидели корабль под алыми парусами и самого "капитана Грея". Такой живой театр получился. И это сработало, я думаю. В педагогике это называется теорией эмоционального взрыва.
Все комбриговцы писали какие-то романы, все стали играть на гитарах, заниматься философией, они все стали кто кем, но стали. Из затюканных, одиноких, ничего не понимающих в жизни дичков.
Коммунарская центрифуга запускает в человеке то, что в нем дремлет, и делает из этого фантастику. Валя Юмашев был талантлив и бесшабашен. Лохматый Андрюшка Максимов, который сейчас "Времечко" ведет, был страшно долговязым и усидчивым. Они все хорошо писали, потому что в нашей газете просто нельзя было писать иначе. В "Комсомолке" была сумасшедшая, но гениальная литредакторша. Некоторые пили капли после разговора с нею. Она переписывала Пескова, правила Щекочихина, но им все прощалось за их талантливость. И всем, у кого было ЭТО, прощалось.
Недавно встретил ее в Москве на улице. Она собирала пустые бутылки. На мой вопрос: "Ты с ума сошла, Ира?", она, посмотрев на меня, ответила: "Я вас не знаю". Печальный финал редкого дара.
Почему "КП" не стала желтой газетой, при том, что имела 32-миллионный тираж и попала поэтому в книгу Гиннесса? Газета с большим количеством огромных нравоучительных статей и других огромных материалов долго оставалась первой в мире по популярности. Значит, важно не СКОЛЬКО, а КАК и КТО. И "Комсомолка" всегда гордилась, когда в ней появлялось большое руденковское, зюзюкинское или бочаровское полотно...
В "КП" работали три категории журналистов. Первая - особы тонкокожие, которые с ума сходили от всего, что видели, что читали в почте. Вторая - категория законченных циников. А третья - промежуточная категория, которая и в цинизм не впала, и в дурдом не попала. Вот она-то и есть белая кость в журналистике отечественной, которая родом отчасти из 19 века, отчасти из будущего, наверное.
Но эти зубры: и Инна Руденко, и Ярослав Голованов, и Василий Песков, и Геннадий Бочаров, и Юрий Щекочихин, и Валерий Аграновский, другие - не подготовили себе смены. Оказалось, им замены нет. Когда они стали уходить, газета осталась оголенной, не получилось преемственности. В этом трагедия "Комсомолки". В утрате одного из чистых колодцев духовности для огромной читающей страны.
Валентина АКУЛЕНКО.
Письмо авторам
|
