Ирина Богомолова. Курсовая.
Ирина Богомолова, студентка
ГОУ ВПО «Башкирский государственный педагогический университет
имени М. Акмуллы»
Историко-фунциональный аспект
легенды о великом инквизиторе
Ф.М. Достоевского
Научный руководитель:
д. ф. н., проф. кафедры
русской литературы
Борисова В.В.
Уфа, 2008
Содержание
Введение……………………………………………………………………… 3
§1. Интерпретации «Легенды о великом инквизиторе»
в русской философии и критике…………………………………………..... 8
§2. Толкование молчания Христа: pro et contra…………………………… 13
Заключение………………………………………………………………….. 18
Список использованной и цитируемой литературы……………………... 19
Приложение………………………………………………………………… 20
Введение.
Сегодня художественный текст рассматривается не только с традиционных точек зрения, но и с учетом современных подходов. Они предполагают анализ как собственно литературоведческих, так и лингвистических, экстралингвистических и других аспектов. Не менее важными в последнее время стали паралингвистические подходы. По сути, в современной науке происходит филологическая интеграция различных аспектов изучения текста. Многие отечественные и зарубежные авторы признают в нем синтез функционирования невербальной (культура, эстетика, духовность), паравербальной (поэтическая графика, дикция, ритм, внутренний жест) и собственно вербальной сторон, а сам филологический анализ определяется как совокупность различных подходов и как сопряжение многоаспектных (полипарадигмальных) исследований.
Среди них в последнее время появились такие, в которых объектом научного внимания стало даже не само Слово, а предшествующее или заменяющее его Молчание. Однако в литературоведении, в отличие от философии и искусствознания, еще мало глубоких работ, посвященных проблеме молчания как эстетического феномена. Исключением являются новаторские работы М.Н.Эпштейна, в которых впервые на добротной теоретической основе выявляется взаимообратимость и сопряженность магии слова и сакрального молчания. В своей книге «Слово и молчание: метафизика русской литературы» он, прежде всего, разбирает такие примеры, как «немая сцена» в финале комедии Н.В.Гоголя «Ревизор», молчание Христа перед великим инквизитором в поэме Ивана Карамазова, а также «молчаливые ремарки» в пьесах А.П.Чехова.
На наш взгляд, в ряду многих форм молчания выделяется именно легенда о великом инквизиторе Ф.М.Достоевского. Она имеет эффектный и неожиданный финал: ответом на долгую, красноречивую вопрошающую речь старца становится молчание Христа.
Уже больше века философы, литературоведы, критики по-разному его интерпретируют. Назрела необходимость в историко-функциональной оценке этих истолкований и, конечно же, в утверждении собственной точки зрения, что возможно в свете общих представлений о категории молчания в философии, эстетике, искусстве, художественной литературе.
Фигура умолчания в романе «Братья Карамазовы» - уникальный риторический и эстетический прием, который, как и слово, является смыслопорождающим фактором и имеет бытийственное, онтологическое значение. Перефразируя знаменитую фразу «В начале было Слово…», можно подчеркнуть, что и «…молчание – начало всех начал» (А. Макаревич). Оно обычно трактуется как отсутствие слов и противопоставляется речи. Людвиг Витгенштейн заканчивает свой «Логико-философский трактат» известным афоризмом: «6.54. О чём невозможно говорить, о том следует молчать» . «Wovon man nicht sprechen kann, dar über muss man schweigen».
Действительно, сакральное молчание начинается там, где кончается профанная речь. Но верно ли, что молчание и слово исключают друг друга? Парадокс в том, что само построение витгенштейновского афоризма, параллелизм его первой и второй частей, объединяет молчание с говорением и тем самым ставит под сомнение то, что хотел сказать автор. «О чём невозможно говорить, о том следует молчать» . Значит, у молчания и речи есть общий предмет. Именно возможность говорить о чём-то делает возможным молчание о том же самом. Если не было бы разговора, не было бы и молчания – не о чем было бы молчать. Разговор не просто отрицается или прекращается молчанием – он по-новому продолжается в молчании, он создаёт возможность молчания, обозначает то, о чём молчат.
Внешне, по своему акустическому составу, молчание означает отсутствие звуков, но структурно оно ближе разговору и делит с ним интенциональную обращённость сознания на что-то. Как говорил Гуссерль, сознание есть всегда «сознание-о». Молчание есть тоже форма сознания, способ его артикуляции, и оно занимает законное место в ряду других форм: думать о.., говорить о.., спрашивать о.., писать о.., молчать о… Влюблённые могут говорить, а могут и молчать о своей любви. То есть в плане выражения смысла молчание равно слову. Ещё в древности эту мысль о «словности» и смыслонаполненности молчания выразил Аполлоний Тианский, греческий мистик-неопифагореец: «молчание тоже есть логос» .
Таким образом, заключительный афоризм витгенштейновского «Трактата» можно еще раз перефразировать так: о чём невозможно говорить, о том невозможно и молчать, потому что молчать можно только о том, о чём можно и говорить. Или, формулируя предельно кратко, молчат о том же, о чём и говорят.
При всей противоположности слова и молчания они рождаются из одного интенционально-смыслового поля и в предельных случаях обратимы. Порой создаётся ситуация, при которой «слово ничего не говорит», а «молчание говорит всё» или «слово говорит о том же, о чём молчит молчание».
Символом этой традиции может служить русская икона первой половины XVIII века «Иоанн Богослов в молчании» . На иконе мы видим Иоанна Богослова, левой рукой развернувшего книгу с началом своего Евангелия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез Него начало быть…». Но правая рука Иоанна Богослова поднесена к его устам, налагая на них печать молчания.
На первый взгляд, смыслы этих жестов прямо противоположны: одна рука открывает «Слово», а другая – утаивает его. Но суть в том, что на высшем уровне слово и молчание взаимообратимы: о чём Иоанн говорит в тексте Откровения, о том же он молчит в речи. Когда молчание и слово говорят об одном и том же, сказанное приобретает двойную значимость . Именно потому, что «Слово было Бог», оно требует человеческого молчания и произносится в молчании: «Всевышний говорит глаголом тишины» (Ф. Глинка).
Это понимал и Ф.М.Достоевский. Его легенда о великом инквизиторе до сих пор остается в центре внимания русской философии и критики.
Актуальность темы исследования обусловлена, во-первых, обращением к классическому наследию Ф.М.Достоевского, которое сохраняет свою непреходящую идейно-философскую и эстетическую значимость; во-вторых, его изучением не только с традиционных точек зрения, но и с учетом современных подходов к художественному тексту. Они предполагают анализ как собственно лингвистических, так и экстралингвистических аспектов литературного произведения. Не менее важными в последнее время стали паралингвистические подходы. По сути, в современной науке происходит филологическая интеграция различных аспектов изучения текста. Сегодня многие отечественные и зарубежные авторы признают в художественном тексте синтез функционирования невербальной (культура, эстетика, духовность), паравербальной (поэтическая графика, дикция, ритм, внутренний жест) и собственно вербальной сторон, а сам филологический анализ поэтического текста определяется как совокупность различных подходов и как сопряжение многоаспектных (полипарадигмальных) исследований.
Среди них в последнее время появились такие, в которых объектом научного внимания стало даже не само Слово, а предшествующее или заменяющее его Молчание.
Степень разработанности темы. Однако в литературоведении, в отличие от философии и искусствознания, еще мало глубоких работ, посвященных проблеме молчания как эстетического феномена. Исключением являются новаторские работы М.Н.Эпштейна, в которых впервые на добротной теоретической основе выявляется взаимообратимость и сопряженность магии слова и сакрального молчания. В своей книге «Слово и молчание. Метафизика русской литературы» (М., 2006) он, прежде всего, разбирает такие примеры, как «немая сцена» в финале комедии Н.В.Гоголя
«Ревизор», молчание Христа перед великим инквизитором в поэме Ивана Карамазова, а также «молчаливые ремарки» в пьесах А.П.Чехова.
Цели и задачи исследования. На наш взгляд, в ряду многих форм молчания выделяется именно легенда о великом инквизиторе Ф.М.Достоевского. Она имеет эффектный и неожиданный финал: ответом на долгую, красноречивую вопрошающую речь старца становится молчание Христа. Уже больше века философы, литературоведы, критики по-разному его интерпретируют. Есть необходимость в историко-функциональной оценке этих истолкований и, конечно же, утверждении собственной точки зрения. Отсюда цель нашего исследования – объяснить фигуру умолчания в романе «Братья Карамазовы» как уникальный риторический и эстетический прием, учитывая масштабную традицию его философско-критического комментария. Поэтому одной из главных задач для нас является обзор различных трактовок легенды Достоевского в целом и образа молчащего Христа в частности.
Методология и категориальный аппарат исследования. Соответственно определяющими методологическими принципами в нашей работе стали историко-функциональное изучение легенды о великом инквизиторе, ее филологический анализ и интерпретация в свете классических и новейших герменевтических представлений. Основные теоретические понятия и представления, которыми мы оперируем, - это оппозиция слова и молчания как смыслопорождающих факторов, их бытийственность, онтологичность, идейная и эстетическая функциональность в художественной речи.
Новизна и практическая значимость работы обусловлена отсутствием специальных исследований по данной теме. Общие концептуальные положения, существующие в науке, нуждаются в конкретизации и аналитическом подтверждении. Поэтому представленная работа имеет как теоретическое, так и практическое значение в силу того, что
в ней дан современный анализ и истолкование одного из самых великих и загадочных эпизодов романа Ф.М.Достоевского.
Апробация исследования. Основное содержание работы апробировано в учебном процессе и на научной студенческой конференции БГПУ, планируется участие в Международных Достоевских чтениях в Старой Руссе в апреле 2008 года.
Объем и структура исследования. В структуру работы (30 страниц) входят введение и два параграфа «Интерпретации «Легенды о Великом Инквизиторе» в русской философии и критике», «Толкование молчания Христа: pro et contra», а также заключение, список использованной и цитированной литературы.
§ 1. Интерпретации «Легенды о Великом Инквизиторе»
в русской философии и критике
История толкования легенды о великом инквизиторе и молчащем Христе начинается с работ отечественных мыслителей конца XIX - начала XX века. Еще Вл. Соловьев, В.В. Розанов и К. Леонтьев подчеркнули, что она является зерном великого произведения Ф.М.Достоевского, в котором окончательно оформилась его религиозно-нравственная философия и христология.
В.В. Розанов считал главы «Братьев Карамазовых» «Pro и contra» и «Великий инквизитор» центральными не только по отношению к роману, в котором они содержаться, но и по отношению ко всему длинному ряду произведений Ф.М. Достоевского. Так, отечественный критик писал: «У каждого творца в сфере искусства мы находим один центр, изредка несколько, но всегда немного, около которых группируются все его создания: эти последние представляют собою как бы попытки высказать какую-то мучительную мысль» . По его мнению, легенда о великом инквизиторе проникнута особой мучительностью, она составляет душу всего произведения, в ней схоронена заветная мысль писателя.
В.В. Розанов увидел в лице великого инквизитора Иова (библейского персонажа, героя Книги Иова, которую, согласно традиции, написал Моисей), но уже сообразно новым тысячелетиям страданий и опыта. Речь его стала сложнее, мысль проникновеннее, да и сам он стал говорить уже не о своих страданиях, не о странной причудливости только своей судьбы, а за всё человечество. Частный эпизод на земле Уц, с похищенными стадами, потерянными детьми, как будто раздвинулся в необозримую панораму всемирной истории, сохранив, однако, свой смысл и имея для себя тех же виновников. Только положение этих виновников в романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» взаимно переместилось. Дерзкий вопрос уже не находит себе ответа, спрашивающий – до конца спрашивает, и, наконец, мы не различаем, кто же именно спрашивает? Граница между человеком и искушающим Бога дьяволом исчезает, их образы сливаются, смысл их слов становится тождествен, и весь эпизод получает невыразимо тягостный смысл. «Нет более праведного Иова и не будет для него утешения, есть Иов другой, без утешения, без веры, который так же покрыт проказой, на том же сидит гноище, но уже без какого-либо смысла своего страдания только ощущающий его боль и ропот которого переходит в тёмный хаос слов» . По мнению В. В. Розанова, окончательного смысла сцены нет, его договорит история – мы же знаем только, что никогда не являлось более точного, более правильного выражения того, до чего Высшим промыслом доведена эта история к нашему многозначительному и тревожному моменту.
Наиболее развернутый комментарий легенды принадлежит Н.А.Бердяеву, который впервые актуализировал три испытания Христа как искушение «чудом» социализма, его «хлебами»; искушение «тайной» католической церкви и авторитетом тоталитарной власти. Он же противопоставил ложное многословие и красноречие Инквизитора молчанию Христа как выражению Истины.
Философ-эмигрант считал, что одним из образов первого искушения является социализм как религия, как замена хлеба небесного хлебом земным, как построение Вавилонской башни, социализм, обоготворяющий ограниченное человечество. «В атмосфере социализма не нейтрального, и не подчинённого религии, а претендующего быть религией, рождается это искушение и ведёт не к нейтральному добру, а к конечному злу» .
Н. А. Бердяев видел в словах великого инквизитора то, что социалисты обычно говорят христианам: «Cвoбoдa и xлeб земнoй вдoвoль для вcякoгo вмecтe нeмыcлимы, ибo никoгдa, никoгдa нe cyмeют oни paздeлитьcя мeждy coбoю. Убедятся тоже, чтo не могут никогда быть и свободными, потому чтo малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им хлеб небесный, но может ли он сравниться в глазах cлaбoгo, вечнo пopoчнoгo и вeчнo нeблaгoдapнoгo людcкoгo плeмeни c зeмным? И если за Toбoю, во имя xлeбa нeбecнoгo, пойдyт тысячи, дecятки тысяч, тo чтo cтaнeтcя c миллиoнaми и c дecяткaми тыcяч миллиoнoв cyщecтв, кoтopыe нe в cилax бyдyт пpeнeбpeчь xлeбoм зeмным для нeбecнoгo? Или Teбe дороги лишь дecятки тысяч вeликиx и cильныx, a ocтaльныe миллионы, мнoгoчиcлeнныe, как пecoк мopcкoй, cлaбыx, нo любящиx Teбя, должны лишь пocлyжить мaтepиaлoм для вeликиx и cильныx? Heт, нам дороги и слабые» . «Bo имя этого самого xлeба земнoгo и вoccтaнeт на Teбя дyx земли и cpaзитcя c Toбoю и пoбeдит тeбя и вce пoйдyт за ним... Ha месте храма Твоего воздвигнется нoвoe зданиe, вoздвигнeтcя внoвь cтpaшнaя Baвилoнcкaя башня» . Атеистический социализм всегда обвиняет христианство в том, чтo oнo не cдeлaлo людей cчacтливыми, нe дaлo им пoкoя, нe нaкopмилo иx. И атеистический социализм пpoпoвeдyeт религию xлeбa земнoгo, за кoтopым пoйдyт миллионы миллиoнoв, пpoтив peлигии xлeбa нeбecнoгo, за кoтopым пoйдyт лишь нeмнoгиe. Но христианство потому не осчастливило людей и не накормило их, что оно не признаёт насилия над свободой человеческого духа, свободой совести, что оно обращено к свободе человеческой и от неё ждёт исполнения заветов Христа.
В основе тайны, проповедуемой великим инквизитором, Н.А. Бердяев видел историческую церковь, сбившуюся с пути, и позитивную религию человечества, покончившую с Богом и свободой. «Строители Вавилонской башни не верят в свободное спасение людей, в свободную любовь, отвергают веру, рождающую чудеса, и потому насильственно спасают человечество, успокаивают его счастьем, будущим счастьем всех людей <…>. Отрицание той истины, что личность человеческая должна спастись свободно, свободной любовью избрать Бога, что в божественной любви и свободе – спасение человечества, есть соблазн второго искушения» .
Предельным и страшным воплощением третьего соблазна, по мнению философа, было римское государство, обоготворившее Кесаря, абсолютное государство, не знающее ничего выше себя, абсолютный царизм. «Третье искушение есть путь человековластия, всё равно – власти одного, многих или всех, есть обоготворение государства как окончательного соединения и устроения на земле. <…> В третьем Риме – России идея эта достигла чудовищного выражения, явила пример кощунственного надругательства над Божьей заповедью» .
В лице великого инквизитора Н.А. Бердяев видел дeмoкpaтов и coциaлиcтов, которые соблазнившись злом приняли обличье добра. «Такова природа антихристова соблазна, – пишет философ-эмигрант. – Антихристово начало не есть старое, грубое, сразу видимое зло. Это – новое, утончённое и соблазняющее зло, оно всегда является в обличье добра» .
В современном отечественном и зарубежном достоевсковедении поэме Ивана Карамазова также уделяется много внимания. Например, видный исследователь С.Г.Бочаров вводит ее в пушкинский контекст и парадоксальным образом вскрывает определенную правоту великого инквизитора во взглядах на природу и свободу человека.
Сравним два отрывка: из стихотворения А.С. Пушкина «Свободы сеятель пустынный» и из романа Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Лирический герой Пушкина задаётся вопросом: «К чему стадам дары свободы»? А вот речь великого инквизитора: «Не ты ли так часто говорил: «Хочу сделать вас свободными». Но вот теперь ты увидел этих «свободных» людей <…>. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо…».
С.Г.Бочаров замечает, как поразительно точно соответствует речь великого инквизитора монологу пушкинского сеятеля. «Инквизитор в ответ на Христову проповедь предъявляет ему то самое человечество, которое и пушкинский сеятель в ответ на проповедь свою нашёл – нашёл в ответ не что иное, как мир великого инквизитора» .
Английский ученый М. Джоунс глубоко разбирает текст Достоевского в связи с древнерусской традицией исихазма, укорененной в православной почве, что совершенно оправданно. Исихазм - это метод христианского богословствования посредством внутренней молитвы. Его конечная цель - мистическое безмолвное соединение с Богом. Слово «исихия» по-гречески значит «спокойствие» или «мир». Высшая степень успокоенности – это состояние безмолвия или внутренней тишины. В легенде о великом инквизиторе М.Джоунс справедливо различает два вида молчания: «Одно (Ивана и великого инквизитора) представляет собой долгое мучительное хранение секрета, разрешающееся стремительным потоком слов – исповедью, другое – молчание внутреннего мира и покоя» . Но в то же время, как подчеркивает западный литературовед, за молчанием Ивана и великого инквизитора стоит ещё что-то, «поскольку то, что они делают, это не высказывание долго скрываемой правды. Они высказывают долго скрываемую полуправду <…>, их всё ещё не отпускает лежащая в основе вера, о которой они не говорят и в которой они не признаются даже себе. Они <…> на глубочайшем уровне, существуют в опасной точке пересечения веры и неверия, и их исповеди говорят о том, что происходит с духовно восприимчивой душой, отвергающей веру» .
Таким образом, существующие интерпретации как самой легенды, так и ее «молчаливого» финала, позволяют сделать вывод о широкой, практически неисчерпаемой идейной многогранности творения писателя, которая продолжает открываться и современным читателям.
§ 2. Толкование молчания Христа: pro et contrа
При всей целостной значимости легенды о великом инквизиторе совершенно особую роль в ней играет эффектная ударная концовка. Почему Христос не отвечает старцу, почему он, молча, его целует? Каков функциональный смысл такого соединения невербального и метавербального приемов выражения художественного смысла?
Хотя исследователи неоднозначно и предельно вариативно толкуют этот жест и поступок Христа, они, тем не менее, как нам представляется, сходятся в главном: Достоевский нашел единственно верное решение проблемы веры в Бога и человека, которое для него было связано, прежде всего, с самой личностью Христа.
Так, немецкий ученый Людольф Мюллер предполагает, что за его безмолвием стоит некоторое недоверие, которое писатель с могучей силой слова парадоксальным образом испытывал по отношению к слову. Слово, прежде всего и чаще всего, используется людьми как средство коммуникации и способ самовыражения, самоопределения, самоутверждения. Но в ситуации, выходящей за пределы «евклидова ума», оно может оказаться недостаточным. Поэтому Христу слова не нужны. На уровне, заданном великим инквизитором, словесный ответ неизбежно обернется поражением, поскольку то, что говорит глава католической церкви, с точки зрения «евклидова ума» трудно опровергнуть.
Почти аналогичным образом истолковал это молчание Н.А. Бердяев, также полагая, что положительная религиозная идея не всегда может найти точное выражение в слове. Истина о свободе не изречена. Легко выразима лишь идея о принуждении: «Истина о свободе раскрывается лишь по противоположности идеям Великого Инквизитора, она ярко светит через возражения против нее Великого Инквизитора. Эта прикровенность Христа и Его Истины художественно действует особенно сильно. Аргументирует, убеждает Великий Инквизитор. У него в распоряжении сильная логика, сильная воля, направленная к осуществлению определенного плана. Но безответность Христа, Его кроткое молчание убеждает и заражает сильнее, чем вся сила аргументации Великого Инквизитора. .
М.Н. Эпштейн считает, что поцелуй Христа повторяет евангельский поцелуй Иуды и переворачивает его смысл. На отступничество великого инквизитора, выраженное в слове, ответить можно только любовью, которая превыше слов. «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая и кимвал бряцающий» . Таким звоном и бряцанием вдруг оказывается вся речь великого инквизитора перед молчанием Христа. Именно его поцелуй запечатывает уста, изрекающие ложь, и возвращает им достоинство молчания. Этот поцелуй имеет двойное значение – как прекращение речи и ответ на речь.
Таким образом, в финале своей легенды Достоевский, сознательно отказываясь от вербального выражения смысла, сопрягает паравербальный и невербальный способы его представления. Молчаливый поцелуй Христа обезоруживает его противника, пробуждает ответное милосердие и, может быть, даже любовь.
С.Г.Бочаров, в свою очередь, увидел в этом парадоксальном «ответе» обратно-возвратную цитату из Пушкина. Исследователь сравнил кульминацию и вместе с тем развязку в тексте Достоевского со строками из пушкинского стихотворения. Вот последнее слово поэмы Ивана: «Поцелуй горит на его сердце, но старик остаётся в прежней идее». Оно действительно перекликается с пушкинским источником: «Лобзанием своим насквозь прожёг уста, / В предательскую ночь лобзавшие Христа». Здесь идет речь об Иуде, которому сам Сатана возвращает прожигающий поцелуй. Можно согласиться с С.Г.Бочаровым в том, что в данном случае происходит перверсия: ведь имеется в виду поцелуй не как знак предательства, а поцелуй, исполненный любви и жалости к заблудшему человеку.
В.Е. Ветловская в одной из своих работ дала догматическое, православное объяснение молчаливому поцелую Христа. Она вспомнила древнее пророчество о том, что Христос убьёт Антихриста «дыханием уст своих».
С данной точкой зрения не соглашается Р.Г. Назиров, замечая, что поцелуй и дыхание не являются одним и тем же. Исследователь считает, что любые интерпретации, не учитывающие позицию автора легенды, т.е. Ивана Карамазова, обречены на неудачу. С учётом этой позиции учёный утверждает, что поцелуй Христа обозначает прощение Им великого инквизитора, признание его трагической личной жертвы. «Сочинитель Легенды, несмотря на свой бунт против Бога, столь красноречиво воспетый в нашей науке, нуждается в Христовом милосердии. Он и сочинил этот поцелуй, мечтая, что Христос поймёт его «горние мудрствования» и простит его, ибо Инквизитор служит дьяволу не ради власти, а ради слабости людей, которые вечно ищут рабского покоя и попечительной от них тирании. Иван бунтует не из пустого недовольства, его логика не в силах примирить страдания детей с обетованной гармонией; религиозный выбор есть скачок через логику, выход из евклидова мира; вера в принципе иррациональна и гордится этим. Иван – чистейший рационалист, богоборец, но в то же время мечтает о Христовом прощении» .
В конечном же счете, молчание Христа многофункционально: оно характеризует не только главного персонажа поэмы Ивана Карамазова – Иисуса Христа, но и самого героя-сочинителя и, конечно, позицию автора романа, провоцирующего читателя на самоопределение в позиции «pro et contra». Исходя из позиции Р.Г. Назирова, можно предположить, что Ф.М. Достоевский, как и герой-сочинитель Иван Карамазов, мечтал и нуждался в Христовом прощении.
Молчание Христа не является выражением бессилия и слабости перед великим инквизитором. Ему есть, что сказать, но он уже все сказал, и великий инквизитор знает каждое его слово. К тому же сама «прекрасная, глубокая, симпатичная, разумная, мужественная и совершенная» личность Христа есть ответ на искушающие вопросы главы католической церкви.
Особенно значимо противостояние Христа и великого инквизитора для характеристики Ивана Карамазова. Герой не может до конца определиться, на чьей он стороне, поэтому и мучается. Но pro et contra не есть плюс и минус. Если вопрос «не может решиться в положительную сторону, то никогда не решится и в отрицательную» . По мнению Н.А. Бердяева, легенда является загадкой и искушением для каждого человека. Сама судьба «нeoтвpaтимo влeчeт eгo или к Beликoмy Инквизитopy, или к Xpиcтy».
Несомненно, молчание Христа является принципиально важным и для понимания авторской позиции. Достоевский всю жизнь мучился, задавая те же самые вопросы, что и Иван. Перед смертью он записал для себя: «Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградною верою в Бога. Этим олухам и не снилось такой силы отрицания Бога, какое положено в Инквизиторе и в предшествующей главе, которому ответом служит весь роман. Не как дурак же, фанатик, я верую в Бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием. Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицание, которое перешёл я. Им ли меня учить!.. И в Европе такой силы атеистических выражений нет и не бывало. Стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла…» . Можно предположить, что Достоевский учитывал евангельский ответ: «Я есмь путь и истина и жизнь», - так говорил Иисус.
Ключевым элементом поэмы молчание Христа становится и для читателя, который тоже вовлекается в ситуацию выбора. Автор не настаивает на своей позиции, он пробуждает в читателе нравственную и философскую активность, оставляя за ним право на свободу самоопределения: встать на сторону Христа или великого инквизитора.
Заключение
Историко-функциональное освещение поэмы о великом инквизиторе дает возможность актуализировать ее важнейшие смыслы, раскрыть в новом свете разные содержательные пласты художественного текста.
В первую очередь, это сакральное молчание Христа, которое до сих пор остается камнем преткновения для исследовательской мысли. Даже в русской религиозно-философской критике, специально обратившейся к «Легенде» Ф.М.Достоевского, нет исчерпывающего объяснения ее содержания. Хотя заслугой отечественных мыслителей конца 19 - начала 20 веков было то, что именно они выделили данное творение как идейное зерно всего мировоззрения писателя.
Во вторую очередь, это поцелуй Христа. На наш взгляд, он эмблематичен. Художник, используя структуру старинной и классической эмблемы горящего сердца, обогащает ее новыми элементами. «Поцелуй горит на его сердце, но старик остаётся в прежней идее». В этой фразе замечательно то, что предлог «на», в отличие от грамматически правильного предлога «в», вносит важную семантику «печати», которую уже нельзя ни снять, ни сломать. Ее дополняет и укрепляет мотив «горящего», жгучего поцелуя, оставляющего на сердце след, как клеймо.
Новым этапом в осмыслении знаменитого текста Ф.М.Достоевского стала большая антология, составленная Т.А. Касаткиной, «Роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»: современное состояние изучения».
В ней представлен целый ряд интересных работ, посвященных легенде о великом инквизиторе. Современные отечественные и зарубежные исследователи продолжают углубленно анализировать и толковать поэму Ивана, обращая большее внимание уже на сам образный и словесный строй произведения. Думается, именно в сфере его поэтики возможны новые наблюдения и открытия.
В целом, легенда о великом инквизиторе по-прежнему остается «открытым текстом», имеющим непреходящее и актуальное значение как в философском, так и в нравственно-религиозном плане.
Список
использованной и цитированной литературы
1. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета. – М., 2006.
2. Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы. – М., 2006.
3. Антихрист (Из истории отечественной духовности): Антология/Сост. коммент. А.С. Гришина, К.Г. Исупова. – М., 1995.
4. Роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Современное состояние изучения. Под ред. Т.А. Касаткиной. – М., 2007.
5. М.Н. Эпштейн. Слово и молчание. Метафизика русской литературы. – М., 2006.
6. Л. Витгенштейн. Философские работы. Ч. 1. – М., 1994.
7. М.М. Дунаев. Вера в горниле сомнений. Православие и русская литература в XVII – XX вв. – М., 2003.
8. Н.А. Бердяев. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н.А. Собр. Соч. Париж: YMCA– Рress, 1997. Т. 5.
9. В.В. Розанов. Мысли о литературе. – М., 1989.
10. Р.Г. Назиров.
Письмо авторам
|
