Хвар: официальный личный сайт
    
 
Главная   Статьи (774) Студия (5163) Фотографии (314) Новости   Контакты  
 

  Главная > Студия > Вольный мастер


Николай Андреев. Мятеж Револьта Пименова. 1956

 

- Что и говорить, приятно проснуться не на нарах в тюремной камере, а в гостинице «Россия». Пойти в буфет и, завтракая, видеть Кремль, который в какой-то степени находится в твоей власти. Мечтал ли я об этом в каменоломне Степлага? Нет, конечно. Дико было бы то¬гда это представить...
Так выражал свои ощущения в сентябре 1990 года на¬родный депутат России, член конституционной комиссии, математик, бывший заключенный и ссыльный, правозащитник Револьт Пименов.
- По первому моему политическому делу в 1957 году привлекался и Виктор Шейнис, но срока ему не дали. Сейчас он тоже народ¬ный депутат России. Спрашиваю его: «Скажи, Витя, не чувствуешь ли ты себя самозванцем в этих дворцах власти?» Нет, отвечает, не чув¬ствую. А у меня ощущение самозванности есть. И когда милиционер мне ко¬зыряет, все-таки подкатывает гадкое чувство: а что если начнет шмонать?
Обыскивать Пименова переста¬ли в 1987 году. Судьба его удиви¬тельна и поучительна. В 1957 году Ленинградский городской суд приго¬ворил двадцатишестилетнего мате¬матика Револьта Пименова к десяти годам заключения за антисовет¬скую деятельность. Срок Пименов получил за листовку, в которой задавался вопрос: почему мы выбираем одного депутата из одного кандидата? И за лозунг «Землю — крестьянам! Фабрики - рабочим! Культуру – интеллигенции!». Отмерили ему 10 лет.
Пименов отбывал срок в Воркуте. Он и там занимался математикой. На волю передавал свои работы. С некоторыми из них с помощью друзей удалось познакомить тогдашнего президента Академии наук СССР Мстислава Келдыша. Президент, другие академики — А. Д. Александров, В. Виноградов, В. Смирнов, а также Александр Твардовский Анна Ахматова, Вячеслав Иванов хлопотали за Пименова. И он исправлялся не десять лет, а шесть.
В 1970 году Калужский областной суд приговорил доктора физико-математических наук Револьта Пименова к пяти годам ссылки, и опять за антисоветскую деятельность. Теперь преступление состояло в том, что (цитирую судебный приговор) «систематически распространял в устной форме заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй» - эту формулировку штамповали десятилетиями за инакомыслие. За заведомо ложные измышления наказание - тюрьма, ссылка, высылка за границу. Тюрьму и ссылку Пименов испытал, а вот высылкой его не наказывали. Но к высылке у него отношение отрицательное. Едва кто с ним заводил на эту тему разговор, он ссылался на ответ Перовской, который она дала по схожему поводу. Плеханов в 1880 году уговаривал Софью бежать за границу, она с презрением отвергла такой вариант спасения: «Нет,   нет.   Я   останусь   здесь   погибать   вместе   с   борющимися товарищами». Пименов тоже оставался погибать. И погиб бы – система все плотнее сжимала его в своих стальных объятьях. В 1987 году он был близок к тому, чтобы пересмотреть свой принцип: на него опять завели дело, и опять за политику, а политика заключалась в том, что у него нашли песни Александра Галича. «А люди мы уже не молодые, ох, как не хотелось снова срок получать», - рассказывала мне его жена Вилена.
Да уж, кому захочется с воли в темницу? А Револьту Пименову хотелось. Правда, не в 1987 году, много раньше, порыв этот наблюдался за ним в молодости, тогда он жаждал проверить себя в экстремальной ситуации, ничего и никого не страшился. Другие лезут в горы, опускаются в морские глубины, а он бросил вызов Системе. Вот запись в блокноте из беседы с ним: «Сейчас трудно объяснить людям, не жившим при Сталине, с чего начинается противостояние тоталитарному режиму. В те времена даже анекдотические, явно абсурдные выверты режима воспринимались советскими гражданами как нормальный способ существования. Лишь единицы поднимали бунт. Почему же я стал против?»
Почему же он стал против - мы еще насладимся ответом Пименова на его же вопрос, но предварительно об одной встрече в Смольном, которая состоялась в древние времена – в 1970 году. В ленинградском КГБ раздражение от деятельности Пименова достигло предела, и чекисты решили положить ей конец. Незадолго до того, как Пименова аре¬стовали, с ним пожелал встретиться Вадим Медведев. Сейчас это имя подзабыто, а был он не на последних ролях в окружении Горбачева в угарные перестроечные годы. В начале 70-х годов Медведев - партийная шишка местного масштаба – секретарь Ленинградского горкома партии, курировал науку.
«Мандельштам – антисоветский автор, потому что запрещенный».
Встретил Медведев Пименова подчеркнуто вежливо, крепко по¬жал руку при встрече, демонстриро¬вал дружелюбие и расположение. И состоялся между ними заковыристый диалог. Его я и приведу. Запись была сделана Пименовым сразу, как только он возвратился из Смольного домой.
В. Медведев. Вы, Револьт Ива¬нович, я слышал, недавно доктор¬скую защитили?
Р. Пименов. Да, в ноябре.
В. Медведев. Над какими во¬просами работаете?
Р. Пименов. Теория простран¬ства-времени. Бескоординатные методы...
В. Медведев. А кто еще у нас работает в этой области?
Р.Пименов. Да практически никто. За границей Буземан работает. А у нас в стране только я.
В. Медведев. Вы Ленинградский университет заканчивали?
Р. Пименов. Да.
В.Медведев. Когда?
Р.Пименов. В 1954 году.
В. Медведев. Ведь я тоже там учился. В 1946 году поступал. И одно время на матмехе препода¬вал.
Р. Пименов. А вы по специально¬сти?..
В. Медведев. Политэконом. (Отбрасывает спокойный тон.) Но, Револьт Иванович, вы понимаете, что нам с вами приходится гово¬рить не по поводу науки. Ваши научные успехи — это все хорошо, а вот другое... (Молчание.) Не¬хорошо ведете себя. (Молчание.) Вот у вас изъята целая коллекция антисоветской литературы.
Р. Пименов. Вы имеете в виду книги, которые КГБ забрал во время обыска? Так в них не содержится ни од¬ной строчки, где содержались бы призывы к свержению, ослаблению или подрыву советской власти…
Тут бы секретарю горкома вос¬кликнуть: «Ах, вон оно как! Стало быть, это не антисоветская литера¬тура! А меня информировали, что...» Или бы он вместе с Пимено¬вым стал бы размышлять: а что, соб¬ственно, понимать под «антисовет¬ской деятельностью» и «антисовет¬ской литературой». Десятилетиями эти поня¬тия, от которых зависело – сидеть человеку или нет? - так и не были прояснены. Правозащитники делали запросы в прокуратуру: в законе нет такого юридического понятия «антисоветский», «антисоветчина», то за что же нас судят? Ответа никто не удостоился.
А как было бы удобно, если б партийный деятель еще бы в 1970 году внес ясность в темный вопрос: что же считать антисоветчиной. Тогда бы в январе 1973 года Лидии Корнеевне Чуковской не пришлось бы объясняться по этому поводу с секретарями Союза писателей СССР. Некто Люсичевский обвинил ее: «Она… пытается нам диктовать, навязывать свою антисоветчину». На что Лидия Корнеевна заметила: «Я уже давно пыталась добиться определения слова «советский» и «антисоветский». Эти понятия непрерывно меняются. Были, например, годы, очень долгие, когда писать доносы считалось «по-советски». Были годы, очень недолгие, когда, напротив, считалось, «по-советски» спасать и устраивать на работу тех, кто вернулся из преисподней, куда был ввергнут доносами». Люсичевский быстро нашелся, заверещал: «Она ненавидит советский народ. Народ для нее быдло… Перед нами открытая антисоветчина». Антисоветчина Лидии Корнеевны состояла в том, что она сказала слово в защиту Сахарова и Солженицына и опубликовала за границей две своих повести.
Туман с определением антисоветскости проявился еще во время суда над Револьтом Пименовым в 1957 году. Спрашивают, к примеру, свидетеля: «Какие антисоветские высказывания или действия замечали вы за Пименовым?» – «Антисоветские действия за Пименовым я замечал следующие: на лекциях по марксизму-ленинизму он изучал китайский язык». Или заявление другого свидетеля: «Мандельштам – антисоветский автор, потому что запрещенный». Или такое свидетельство антисоветскости подсудимого: «Пименов сказал, что в Югославии и Польше строй ближе к настоящему социализму, чем в нашей стране».
Эх, лет десять тому назад цены не было этой теме – советское, антисоветское. Какой мощный поток текстов, которые десятилетиями проходили по разряду антисоветских, тогда хлынул на газетные и журнальные поля. Как саранча читатели набрасывались на «Жизнь и судьбу», на «Котлован», на «Чевенгур», на «Реквием», на «Собачье сердце», на «Доктора Живаго» и, конечно же, на произведения Нобелевского лауреата Солженицына, долгие годы ходившего с клеймом отщепенца, литературного власовца. Тираж «Нового мира», который печатал «Архипелаг ГУЛаг» превысил три миллиона. А как рвали друг у друга Кёстлера, Набокова, Платонова. А с какими упоением пересказывали друг другу Довлатова. И сейчас – кого всё это интересует? Разве что историков литературы. В 1970 году Пименова арестовали как раз за то, что среди прочего он хранил и вещи Солженицына. 
Впрочем, в Пятом главном управлении КГБ, том самом что занималось идеологическими диверсиями, антисоветчиками, диссидентами - а стало быть, и Пименовым, - не было неясности с терминологией. Сотрудник этого управления Евгений Семенихин вспоминает те времена и дает такие пояснения: «На терминологические темы у нас было немало язвитель¬ных высказываний — в узком, конечно, кругу. Сами термины «антисоветизм» и «антисоветчики» были иезу¬итски лицемерны. Власти Советы давным-давно не имели никакой, и наши диссиденты вовсе не на Советы наце¬ливали свои акции. Согласно же принятым в КГБ эвфе¬мизмам называть их «антипартийцами», а их деятель¬ность антипартийной — как-то не получалось — так в сельских местностях раньше медведя называли «он». Партия была неприкасаемой». То есть и в КГБ понимали, что за понятием антисоветскость ничего не стоит.
В кабинете Смольного встретились два ученых, один – унылый защитник советского образа жизни, другой – абсолютно разуверившийся в жизнеспособности и праве на жизнь коммунистического режима. Каждый был уверен, что прав он и только он. История через два десятка лет рассудит, на чьей стороне правда. Но так этого суда еще нужно было дождаться! Да и кто мог в 1970-м году представить, что и суд такой возможен? Никто. Включая и Пименова. А уж он-то верил, что этот бессмысленный строй рано или поздно рухнет. Рухнет сам собой, так как у него нет опоры в природе человека. Но пока что его ждал суд, но не истории, а советский.
Вадим Медведев прошел четкий путь партаппаратчика: член партии с 1952 года, член ЦК с 1986 года, член политбюро с 1988 года. В 1951 году окончил Ленинградский государственный университет, с того же года на преподавательской работе. В 1968-1970 годах секретарь Ленинградского горкома КПСС. С 1970 года в отделе пропаганды ЦК КПСС. С 1978 года ректор Академии общественных наук при ЦК КПСС. В 1983-1986 годах заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС. С 1988 года возглавляет Идеологическую комиссии ЦК КПСС. Идеологическая комиссия – как грозно-волнующе это звучит!
Спокойная и уверенная, как домкрат, карьера. Не то у Револьта Пименова.
«Вернись, сын мой! Не то прокляну!»
Револьт Пименов – это взрывной характер, бездна темперамента, страсть все познать и все испытать. Его жизнь – диковинный роман. Чего только на его страницах ни прочтешь. Какие бурные повороты сюжета! Какие гордые драмы! Ну, например: в 15 лет пошел на разрыв с отцом. Произошло это не без театрального изыска. Родители его – Лариса Михайловна и Иван Гаврилович - жили недружно, вечно ссоры, бесконечное выяснение отношений, чуть что – кидают другу другу угрозу развестись. И вот очередной раз мать и отец повздорили, Лариса Михайловна уехала к сестре.
Отец и сын остались вдвоем. Иван Гаврилович бесцельно слоняется по дому, выискивая повод сорвать злость. Остановился у стола сына: «Не читай в темноте, ослепнешь!» Револьт будто не слышит. Отец находит другой повод, чтобы завестись: «Куда мать засунула чай? Найди чай!» Сын не отвечает: «Я кому сказал: найди чай!» – «Отвяжись! Не видишь - читаю». Ивану Гавриловичу только того и надо было, он взвился: «Как ты с отцом разговариваешь?!!» - «От тебя научился! Послушал бы со стороны, как ты с матерью разговариваешь!»
Слово за слово, заводятся. У обоих характер – динамит. Взрыв. Револьт вылетает за дверь. Отец кидается вдогонку, на крыльце останавливается и восклицает: «Вернись, сын мой!» - он был склонен к театральным позам и штампованным фразам. Револьт затаился в кустах. Иван Гаврилович с шекспировской страстью: «Не то прокляну!» Тишина в ответ. «На коленях приползешь!» - покидает сцену.
Захлопнулась дверь, клацнул запор. В голове у Револьта туман, первая горячечная мысль: повеситься! Будет знать, кого потерял! Револьт вскакивает на крыльцо, выдергивает из штанов ремень, перекидывает его через балку, закрепляет. Со слезами на глазах представил картину: отец, проспавшись, выйдет на крылечко – и в ужасе застынет. Потом забьется в рыданиях: «Сын! Сын! Родной мой!» Револьт злобно усмехается: так тебе и надо! А расставаться с этим прекрасным светом не хочется, вот беда! «Предлог не прощаться с жизнью мне в те минуты мигом подвернулся, и вот я живу», - рассказывал мне со смехом Пименов.
Рванул он в Ленинград. Чем дальше от Москвы, тем крепче сжимал зубы: к отцу не возвращусь. Заявился к родственникам, причину семейного конфликта объяснил так: «Он матерно выражается при матери. Представьте себе, Нина Дмитриевна, если бы вас Петр Яковлевич обложил по-площадному, да при детях». В комнате повисло недоумение. По тому, как Нина Дмитриевна поджала губы, стало ясно: любимый муж материт ее если не каждый день, то через день - при детях и без детей, при знакомых  и при посторонних.
Тем не менее, родственники его приютили. Стал он ходить в ленинградскую школу. Учился на отлично..
А был ли страх?
После окончания школы Револьт раздумывал, кем же быть, а выбор был непростой: история или математика? Или биология? Буйно влекла история, он ее прекрасно знал. Собирал исторические книги, главным образом те, что официально не поощрялись, а то и запрещались. Например, собрал почти полный комплект журнала «Былое» за 1902-1926 годы. Увлекался философией, языками. Но и другое он знал: по-настоящему, всерьез, глубоко, всесторонне, не обращая внимания на партийные указания ему не дадут заниматься ни историей, ни философией, ни языками, ни биологией – очень уж узки были идеологические рамки. Но особенно опасным представлялся исторический факультет: «На нем мне бы в два счета оторвали голову». Иное дело математика, она прикидывалась нейтральной: если в Америке синус, то в СССР его даже в угоду  марксистско-ленинской теории не объявят тангенсом. Математику не затронула даже беспощадная война с космополитизмом. А уж собирались громить даже физику!
Револьт к тому же помнил, как в свое время отец выбирал профессию. В 1925 году Иван Щербаков закончил рабфак (были такие учебные заведения, в которых детей рабочих и крестьян доводили до кондиций института), числился среди первых по уровню знаний. Куда идти учиться дальше? Он уже показал себя политически активным, потому ему предлагают путевку на факультет общественных наук, откуда - прямая дорога в партийную номенклатуру. Иван к изумлению старших товарищей-коммунистов отказывается. Почему?
«Политикой я интересуюсь, и даже очень, - разъяснил он. - Охотно изучал бы общественные науки, к другим у меня даже и душа не лежит. Но я себе добра желаю. Если пойду по партийной линии, то со своим характером сразу же попаду в какую-нибудь оппозицию. Если же стану преподавателем, юристом или еще кем-нибудь, я же буду говорить не то, что велят, а что думаю. Ну, потерпят меня год, другой - а потом выгонят. А то и посадят». Доводы Ивана приняли, и комиссия написала направление Щербакову в Донской ветеринарный институт. И стал Иван Гаврилович ветеринаром. К профессии привык. Но увлечение гуманитарными науками и политикой не оставил, за что позже и поплатился: срок получил. Был к этому причастен сын, как это случилось – у нас рассказ впереди.
Как позже выяснилось, математика для Револьта не оказалась безопасной нишей, не оберегла она его от судов, тюрьмы, лагерей, ссылки, преследований, которые продолжались до 1989 года! Его бескомпромиссная натура в любой момент могла проявиться во всем блеске. Его удел - быть оппозиционером. Он при Советской власти был обречен сидеть.
В математике все четко и точно, потому Пименову казались несовместимыми математика и марксизм. Однажды он завел разговор на эту тему со своим учителем профессором Шаниным. Тот ответил: «Вы правы, в математике должна быть полная ясность, никакого противоречия и даже недосказанности в математике терпеть нельзя. Но в жизни прямо наоборот. В жизни следует поступать самым нелогичным, иррациональным путем. Поступать логично не только нельзя, это противоестественно. Марксизм и относится к таким жизненным проявлениям».
О несовместимости науки – любой! – и марксизма Пименов сказал Медведеву.
В. Медведев. Что же, значит, те ученые, которые выступают с поддержкой линии партии (назы¬вает фамилии), лицемерят и лгут? Подлецы они, что ли?
Р. Пименов. Почему же сразу «подлецы»? Тот, кто сначала высту¬пал за кукурузу, а потом против ку¬курузы, - еще не обязательно под¬лец. (Несколько слов о названной фамилии.) Это вопрос сложнее. (Молчание.) Вот вы молодой, отно¬сительно молодой государственный деятель...
В. Медведев. Я 1929 года рожде¬ния...
Р. Пименов. Вот-вот, относитель¬но молодой государственный руко¬водитель. Но, несмотря на вашу мо¬лодость как государственного дея¬теля, вам досталось тяжелое насле¬дие от прошлого: наследие страха. Я имею в виду тот страх, который был до 1953 года...
В. Медведев. Какой страх? Не было тогда никакого страха.
Р. Пименов. Как не было?! Ну, а, например, Лысенко, гениальная ра¬бота Сталина «Экономические про¬блемы социализма в СССР», травля теории относительности газетой «Красный флот»...
В. Медведев. Это все вам потом нарассказали, не было ничего это¬го!
Р. Пименов. Как так «потом на¬рассказали»? Да я в свое время эту самую стенограмму августовской сессии ВАСХНИЛ чуть ли не наи¬зусть учил...
В. Медведев. Не читали вы ее тогда! Это вам потом стали рассказывать, потом все это приду¬мали! Это вы сейчас начитались!
Р. Пименов. Да нет, я ее в 1948-м читал.
В. Медведев. В 1948-м вы еще в десятом классе учились!
Р. Пименов. Да, я кончил школу в 1948-м. Сессия была в августе то¬го года, в сентябре я поступал в уни¬верситет, а там и вышла из печати эта стенограмма. И произвело впе¬чатление то, как происходила эта сессия, какими методами Лысенко расправлялся с противниками. На¬пример, эта история с Жебраком. Человек нормальным образом, по закону, напечатал статью на сельскохозяйственную тему в американ¬ском журнале, а его за это объявили американским шпионом. Так там и написано.
В. Медведев. Не читали вы то¬гда этого!
Р. Пименов. Как так не читал, ко¬гда моя мать — преподаватель био¬логии. В школе. Их заставляли то¬гда всех переучиваться. Она тогда «сжигала то, чему поклонялась, и поклонялась тому, что сжигала». Вместе со мной она учила эту стено¬грамму, просила помочь ей разо¬браться. Да и отец мой микробиолог. Он мне за месяц до этой сессии прочел целую лекцию о генетике, уговаривал идти учиться на биологи¬ческий факультет. А потом - такой погром в генетике! И ведь глав¬ное, - какими методами шла эта травля!
Мне позже Пименов так рассказывал о своих впечатлениях от стенограммы сессии ВАСХНИЛ 1948 года: «Взглядом человека незаинтересованного, я видел, что стиль выступления лысенковцев абсолютно ненаучный. Ну, чего стоят слова Лысенко: «Мне задают вопрос, как ЦК относится к моему докладу?» Я отвечаю – ЦК просмотрел мой доклад и одобрил его». Бурные продолжительные аплодисменты, все встают. Ясно что в таких условиях невозможно обсуждать никакую научную истину»
Пименов приходит к выводу, что официальная пропаганда к истине не имеет никакого отношения, потому и считаться с ней смысла нет. Вывод этот Револьт сделал, напомню, в 17 лет. Элементарное заключение, которое, как выяснилось потом, не он один сделал, а многие отличники, некоторых потом Пименов встречал в лагерях. И в тоже время он совершенно не представлял, какова реальная жизнь. Например, был искренне убежден: по уровню жизни, по экономическому могуществу СССР – самое богатое государство в мире. У Надежды Мандельштам есть эпизод в воспоминаниях о воронежской ссылке: стоящая в очереди за керосином старушка вздыхает о тяжкой доле простых людей в капиталистических странах: «У них-то, бедных, поди, и керосина нет». Револьт был как та старушка.
Но вот что странно: сессия ВАСХНИЛ у него врезалась в память, а погром в музыке, дело врачей, кампания против космополитов прошла мимо его внимания. Не заметил он, что на конференции 1948 года в Ленинградском отделении Всесоюзного астрономического общества, теория расширяющейся Вселенной была объявлена продуктом империалистической идеологии. Но к Сталину в Револьта отношение было однозначное: тиран и убийца. Его жена Ирэна Вербловская рыдала от горя в день смерти вождя и рвалась в Москву на похороны. Приятель Володя Фролов на крышах вагонов добрался до Москвы, пробился в Колонный зал и умилялся, какой замечательный и простой старик лежит в гробу. Револьт же в тот день боялся выйти на улицу, дабы не заметили радости на его лице и не замели в околоток.
К 1970 году для Пименова Советский Союз как система, как строй, как идеология не представлял для него никакой загадки – нет у него будущего.
Продолжил однако слушать спор в Смольном.
Р.Пименов. …такой погром в генетике! И ведь глав¬ное, - какими методами шла эта травля! Ведь отсюда рождался тот жуткий страх, в котором мы все то¬гда жили...
В. Медведев. Нет, нет, все это не то...
Р. Пименов. Как не то?! А когда газета «Красный флот» совместно с «Вопросами философии» травили теорию относительности?!
В. Медведев. Но ведь и некото¬рые ученые выступали против теории относительности! Сами физики!
Ничего себе – физики выступали против! Вот как этот, с позволения сказать, научный спор описывает академик Анатолий Александров:
«Вскоре после войны, кажется, в 1946-м меня вызвали в ЦК партии и заявили, что квантовая теория, теория относительности — все это ерунда. Какая-то не очень понятная мне компания собралась. Особенно стара¬лись два деятеля из МГУ.
Но я им сказал очень просто: «Сама атомная бомба демонстрирует такое превращение вещества и энергии, которое следует из этих новых теорий, и не из чего другого. Поэтому, если от них отказаться, то надо отказаться от бомбы. Пожалуйста, отказывайтесь от квантовой механи¬ки — и делайте бомбу сами, как хотите».
Тем не менее в недрах ЦК КПСС готовилось совеща¬ние по проблеме идеологического и партийного характе¬ра физической науки, борьбы с «космополитизмом и иде¬ализмом», присущими ряду советских физиков. Совеща¬ние по задачам советских ученых-физиков должно было состояться в начале 1949 года, но не состоялось. И причи¬ной тому стала беседа Сталина с Курчатовым.
Есть несколько версий этой беседы, но наиболее дос¬товерной представляется свидетельство Д. В. Ефремо¬ва, который в то время был заместителем председателя Государственного комитета по атомной энергии и участвовал в этой беседе. Вот что он вспомнил: «Встреча эта произошла в конце 1948 — начале 1949 года. Сталин пригласил к себе Курчатова и меня и сказал: «Това¬рищ Курчатов, Академия наук готовит совещание по раз¬грому идеализма в физике. Возглавить это дело и произнес¬ти основной доклад надо будет вам. Это очень важно». В то время АН готовила такое совещание, где должны были выступить ученые-физики, а Курчатов все время пытался отойти в сторону, и, видимо, это стало известно Сталину. Игорь Васильевич сказал: «Иосиф Виссарионович, у нас сей¬час очень много работы, и нежелательно отвлекать людей». Сталин настаивал: «Товарищ Курчатов, это очень важно, прошу вас». — «Иосиф Виссарионович, у меня сейчас работают русские, грузины (именно в таком порядке), евреи, армяне, украинцы, татары, многие другие, некоторые из них даже верят в Бога, но все они работают, работают отча¬янно, целеустремленно, нельзя их отрывать от дела». — «То¬варищ Курчатов, идеализм в физике — вредная вещь. Сде¬лайте, пожалуйста, так, как это сделал товарищ Лысенко, Он разгромил морганистов-вейсманистов. Так же точно надо сделать в физике». Тогда Игорь Васильевич встал и, волну¬ясь, сказал: «Иосиф Виссарионович, это помешает нам обес¬печить выполнение вашего задания в срок». Сталин, заме¬тив состояние Курчатова, сказал: «Не волнуйтесь, това¬рищ Курчатов, не волнуйтесь. Это - разгром идеа¬лизма - сделаем потом. Вы лучше скажите мне, можно ли сделать атомное тактическое оружие?»...Так Игорь Васи¬льевич спас физику от разгрома».
Сталин, видимо, быстро схватил основную мысль Курчатова: спор между сторонниками разоблачения «иде¬ализма», с одной стороны, и «учеными-космополита¬ми» — с другой, — явление явно второстепенное по срав¬нению с главной задачей: созданием атомной бомбы. Там — философские и идеологические споры, здесь — матери¬ально осязаемый результат: советское атомное оружие, что резко изменит ход противостояния двух общественных си¬стем. Будучи реалистом (а это всегда признавали и сто¬ронники его и враги), он сделал свой выбор: бомба важ¬нее идеологических споров...»
В Смольном, по сути, такого же типа разговор, что состоялся между Сталиным и Курчатовым.
Р. Пименов. Да, когда спорили физики - это одно. А когда их тра¬вили в таких терминах... примешива¬лись политические обвинения - это другое. Я снова повторяю, что самое главное — это процедура. Вот отсю¬да возникала атмосфера страха.
В. Медведев. Нет, нет! Я сам в те годы жил, никакого страха не ис¬пытывал.
Р. Пименов. Значит, вам здорово повезло.
В. Медведев. Ничего мне не по¬везло особенно. Впрочем, может быть, и повезло в том смысле, что мое мировоззрение не было зара¬нее отравлено. Я не воспринимал действительность в кривом зерка¬ле. А вы меняйте свое мировоз¬зрение. Оно у вас нехорошее.
Р. Пименов. Я же говорю только об опасных симптомах...
Хороший совет – менять мировоззрение. Если б так просто сделать, ну, как вроде поменять перчатки. Мировоззрение врастает в человека, так что становится его второй натурой. И тогда человек идет на костер, но от идей не откажется.
Не хотелось умирать не выслушанным.
Был ли страх? Спросите у людей, кто жил в то время, помнит его – конец 40-х годов. Разные получите ответы. Одни скажут, что еще какой был страх, пояснят: да, на дворе стоял уже не 37-й год, когда в каждой квартире ночью ждали стук в дверь, но все равно за любое неосторожное слово можно было загреметь по этапу. А другие старики будут с пеной у рта доказывать, что тогда были самые счастливые времена. Друг Пименова – Эрнст Орловский сказал по этому поводу: «Я никак не могу согласиться с утверждениями, будто до ХХ съезда «никто ничего не знал». Почти все (даже дети) знали почти все - без подробностей, в общих чертах, но знали. А если очень хотели, то могли узнать и немало подробностей... Точно такое же положение было и в гитлеровской Германии. Я считаю, совершенно прав был Альберт Шпеер, утверждавший, что «не знавшие» о тех или иных преступлениях (к ним он относил и себя) - это преимущественно те, кто догадывались, но не хотели знать точно».
Медведев как раз и относился к тем, кто не хотел знать точно. А страх-то был. И всякий, кто преодолевал страх перед Системой, тот неизбежно попадал под репрессии. Если у Револьта еще с 1948 года не было ничего святого по отношению к строю, то что его могло ждать? Только одно: тюрьма. И у него не было иллюзий о своей судьбе: «В силу своей одаренности я мгновенно анализировал официальное вранье. Я был безумно молод, не знал многих определяющих факторов, и порой заходил в своих выводах так далеко, что ощущал себя противостоящим всему государству, всей репрессивной машине. И в то же время я прекрасно знал, что обречен на поражение, что  буду раздавлен».
Знал, что будет раздавлен - и вел себя безоглядно. Нет, я вел себя много осторожнее. Как и миллионы сограждан.
Хотя нельзя и утверждать, что Револьт всё полностью отвергал. На суде скажет: «Самое дорогое для меня было - Октябрьская революция. И когда я видел, как искажается история Октябрьской революции я, конечно, этим возмущался. Достаточно сравнить изложение истории Октябрьской революции в книге Джона Рида и в «Кратком курсе» – это же неба и земля».
В апреле 1947 года – ему 16 лет! - Револьт составил список, что желательно было ввести в Советском Союзе, чтобы ему, Револьту Пименову, человеку и гражданину, было в нем удобно жить:
I. Свобода слова.
II. Свобода партий.
III. Свобода убеждений.
IV. Изменение системы выборов.
V. Отмена воинской повинности.
VI. Устранение ВКП (б) от управления.
VII. Децентрализация.
VIII. Отмена смертной казни.
Он всерьез мечтал, что каждый пункт реализуется в форме Закона - не больше не меньше! Эту программу обнаружит в бумагах Револьта отец, и подвергнет ее сокрушительному разносу: она, по его мнению, видите ли, не содержит ничего, кроме гнилого буржуазного демократизма и говорильни парламентаризма. Хорошо, что список Револьта о желательных демократических преобразованиях в Советском Союзе попался только на глаза отцу. А если бы… Впрочем, это впереди - глаза ищеек дорвутся до текстов Револьта. Дорвутся, и засветятся как прожекторы от радости: сейчас мы тебя, голубчика, подучим свободе слова, а заодно отполируем до блеска твою свободу убеждений.
Пименов был не исключением в своих мечтах об ином обществе. Ученица балетной школы Майя Плисецкая вот что занесла в дневник:
«Не хочу быть рабыней.
Не хочу, чтобы неведомые мне люди судьбу мою решали.
Ошейника не хочу на шее.
Клетки, пусть даже платиновой, не хочу.
Когда приглашают в гости и мне это интересно, — пойти хочу, поехать, полететь.
Равной с людьми быть желаю.
Отверженной быть не желаю, прокаженной, меченой.
Когда люди от тебя врассыпную бегут, сторонятся, гово¬рить с тобой трусят, — не могу с этим примириться.
Не таить, что думаю, — хочу.
Опасаться доносов — стыдно.
Голову гнуть не хочу и не буду. Не для этого родилась...»
Программа сродни пименовской, разве что изложена земным языком, эмоционально и резко.
Иллюзий в отношении коммунистической системы и того, что творилось в стране, у Револьта не было. Нужно было просто внимательно вглядываться. Или просто не отводить глаза от мрачных сторон жизни. Револьт обожал путешествовать в одиночку, забрел однажды на Кавказ. Там услышал о менгрельском деле, когда выкосили почти полностью партийный аппарат Грузии. Позже напишет: «Что такое был 1952 год для Грузии? Сажали правительство. Сажали секретаря ЦК, сажали премьер-министра». Ему расскажут мрачную историю, как прибывшая из Москвы команда во главе с министром госбезопасности Игнатьевым ворвалась на дачу секретаря ЦК Грузии, энкавэдэшники убили всех членов семьи, закатали трупы в бетонные столбы и побросали столбы в море. И какой должен был сделать вывод о системе Револьт, выслушав этот рассказ? Согласиться с Медведевым: не было всего этого?
Револьт не следил за тем, что говорил, какие могут быть последствия рискованных поступков. Да вот пример: 2 октября 1949 года студенты Ленинграда высыпали на демонстрацию по случаю победы китайских коммунистов во главе с Мао Цзэдуном над кликой Чан Кайши. Револьт тоже среди ликующих. Тогда казалось, что революция побеждает во всем мире. К тому времени у Револьта отношение к коммунизму сформировалось вполне скептическое. Не скрывал этого, о чем разглагольствовал в колонне демонстрантов. И вдруг слышит от сокурсницы Гали Матвиевской: «Как ты при таких контрреволюционных взглядах можешь оставаться в комсомоле?!» Негодование ее было искренним, но что ответить – Револьт не нашелся.
Только на следующий день у него созрел ответ, остановил  Галю в коридоре: «Ты права: мои взгляды несовместимы с твоими. Я подаю заявление о выходе из комсомола». Галя удовлетворенно бросила: «Так-то будет лучше». При разговоре случился староста курса Яша Фельдман. Наморщил лоб от изумления: «Револьт, ты с ума сошел. Не делай глупостей!» Но Револьт тверд: выхожу – и точка! Фельдман кинулся в факультетское бюро комсомола: Пименов с ума сошел! Надо что-то делать!
На факультете стали смотреть на Пименова как на прокаженного. В те годы факты отказа вступать в комсомол были чре¬звычайно редки. Иногда в комсомол не принимали  как недостойного. Но чтобы человек сам не хотел и заявлял об этом — это было что-то из ряда вон выходящее, значит, у человека не все в порядке с головой. Вот этапы становления юного члена советского общества: октябренок – пионер – комсомолец. Вступая в комсомол, ты как бы давал клятву: я беззаветно люблю тебя, Советская власть! Я следуют за тобой, КПСС! Редко кто в возрасте от 14 до 28 лет мог избежать стройных рядов ВЛКСМ (кто не помнит, тем расшифрую аббревиатуру: всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи). Одну американскую шпионку вычислили лишь потому, что ее биографии отсутствовал такой важный пункт, как членство в ВЛКСМ. Вы будете долго смеяться, но для ЦРУ оказалось непреодолимой задачей снабдить ее комсомольскими документами – не сумели изготовить. Забросили в СССР так. Она на этот и прокололась.
В шоу иллюзиониста Эмиля Кио были заняты лилипуты. Выступали себе и выступали на потеху публике. И вдруг какой-то большой комсомольский босс задает вопрос: «А почему лилипуты не комсомольцы? Лилипут, понимаете ли, это такой же член нашего общества». И приказал: «Охватить всех лилипутов членством в комсомоле!» Раз такой приказ, Кио собрал своих лилипутов и сказал: «Все в комсомол – немедленно!» Сказано – сделано. Пошли строем в райком комсомола. И вот в кабинет секретаря райкома заходит толпой лилипуты ростом не выше семидесяти сантиметров. Секретарь очумел: в жизни не видел лилипутов так близко. Но потом сообразил, что это будущие члены ВЛКСМ, заглядывает в документы, спрашивает: «Александр Петрович Ольховик?» – «Да», - откликается один из циркачей». – «Александр Петрович, скажите мне, пожалуйста, что вас побудило вступить в ряды ленинского комсомола?». Лилипут посмотрел на секретаря изумленно: «Как что побудило? Кио велел!» Так лилипуты стали членами ВЛКСМ. Между прочим, возрастом они были от 18 до 42 лет.
 Так что если из сплоченных комсомольских рядов вдруг кто-то отваливал в сторону, то это очень подозрительно, это почти контрреволюция. Известно же: шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх считались тогда побегом. А Револьту хоть бы что. Он вообще бесстрашен. Был дикий случай в школе рабочей молодежи – Револьт там подрабатывал уроками математики и физики. В вечерней школе ученички, дай Бог! Например, учителю математики, 60-летнему старику, проломили голову водопроводной трубой: осмелился поставить двойку по контрольной. И как-то раз в учительскую вваливается пьяный ученик с ножом в руках и на завуча. Все вжались в стулья, завуч рухнул на колени. Револьт кидается на верзилу - и через мгновение нож у него в руках. Тут все опомнились, скрутили нервного двоечника.
Между тем события с заявлением о выходе из комсомола вились своим прихотливым путем. Вызывают в бюро комсомола Матвиевскую: «Что говорил Пименов?» - «Я не могу даже повторить его высказывания». – «И все же, Галя, что он говорил?» – «Моя комсомольская совесть не позволяет мне повторять его слова». А Пименов поделился с Матвиевской мыслью о том, что Сталин никакой не великий ученый, а недоучившийся семинарист. 
Фраза по тем временам, конечно, вызывающая, но все-таки ее не сравнишь с той, что в тот же год выкрикнул Владимир Гусаров, сын одного высокопоставленного партийного работника. Гусаров с друзьями пошел в ресторан «Савой». Там он выпил немеряно, пожелал спеть «Интернационал», да притом на немецком языке, что он, встав на стул, и сделал. Дама за соседним столиком прокомментировала: «Хорошо поет, но произношение ужасное». Гусаров закончил пение, чеканным шагом подошел к столику и выкрикнул: «Не вам, сталинским выблядкам, учить меня, как петь «Интернационал». Все ахнули, повскакали со своих мест, а потом в зале повисла зловещая тишина… Когда публика очнулась, то Гусарова, конечно, повязали. Потом на допросе свидетели мялись, отвечая на вопрос, что конкретно прозвучало в ресторанном зале. Да и следователь не осмелился в протоколе воспроизвести в точности выкрик, записал так: «14 августа с.г. гр-н Гусаров В.Н. учинил дебош в ресторане «Савой», назвав присутствующих с… в…, после чего…»
Зовут в к

Добавлена 07.05.2009 в 13:59:35

Письмо авторам



Последние статьи:
  Сербия как модель

 

  Вводка

  Образец серии конкурсных заданий

 

  73. Вместе с "Нильсом" летим в Хогвартс

  72. Аукцион наследия Атлантиды

  71. БРИКСторан как старт-ап БРИКСовета

  70. Я не пью и не курю

  69. Импресариат


  Все материалы >

Отправьте ссылку другу!

E-mail друга: Ваше имя:


Нашим читателям

  • Вопрос - Ответ new

  • Контакты: письмо авторам

  • Карта сайта

  • Последние статьи:
    Последние новости:


    Работа над ошибками




     

     Keywords: хвар | экопоселение | кругосветка | Хилтунен | футурология |

    Хвар: официальный личный сайт © Хвар.ру Характер ужасный – властный, деспотичный, непредсказуемый. Фигура трагическая, непонятая, несостоявшаяс



    Индекс цитирования

    Движок для сайта: Sitescript