Леонид Конисевич: Нас воспитал Макаренко. Часть 1.
Коммент.=УЗ.
Пришло от ZT.
НАС ВОСПИТАЛ МАКАРЕНКО
Записки коммунара
Челябинск, 1993
Воспроизводится на сетевой странице
Педагогического музея А.С.Макаренко
по разрешению ред. издания, к.п.н.
Виктора Михайловича Опалихина
(г. Челябинск)
Приложение
Леонид Конисевич и его друзья - пути и судьбы
Моряк. Педагог. Литератор
Воспитанник. Соратник. Преемник.
Комсомольчанин. Футболист. Директор
Артиллерист. Шашист. Краснодеревщик
Слесарь. Красноармеец. Воспитатель
Рабочий. Солдат. Педагог-внешкольник
Я работал с Макаренко (интервью с бывшим заместителем начальника
коммуны им. Ф.Э. Дзержинского Петром Иосифовичем Барбаровым)
Приложение
ЛЕОНИД КОНИСЕВИЧ И ЕГО ДРУЗЬЯ - ПУТИ И СУДЬБЫ
Записки Конисевича - это, несомненно, записки историко-документальные, свидетельство очевидца-участника одного из крупнейших ЯВЛЕНИЙ нашей отечественной истории. В них рассказано о событиях очень многих и разноплановых, упомянуты десятки людей, пути и судьбы коих так или иначе переплетены как с судьбою самого Леонида Вацлавовича, так и с деятельностью его великого Отца-Учителя Антона Семёновича Макаренко.
Но если о жизни и творчестве педагога-писателя мирового звучания знаемо много, то меньше -- о судьбах его воспитанников. Вообще-то совсем отдельный разговор возможен о коллегах-соратниках Антона Семёновича. Он в этом уникален - в умении отбирать-подбирать соратников, выстраивать композицию педагогического коллектива, воспитывать-выращивать не только детей (колонистов, коммунаров), но и педагогов различного профиля.
Примерно три тысячи детей и подростков с изломанной судьбой, зачастую лишённых детства, прошли за 32 года через его человеческое сердце и педагогические руки. То, что средь этих тысяч нет ни одного человеческого брака — рецидива преступности, предателя, подлеца, лентяя — это, наверное, самое убедительное подтверждение значимости и эффективности его педагогической системы.
Потому-то и возникла мысль: в книге воспоминаний-размышлений одного из его воспитанников рассказать читателю и о них самих.
Предмакаренковские, т.е. предколонистские иль предкоммунарские годы у большинства похожи: неполная семья иль сиротство, бродяжничество, кочевье по детдомам и приёмникам. Потому о них расскажу поменее. А вот о жизни в макаренковском коллективе и особенно о последующей судьбе, об этом мой рассказ. Начну с самого Л.В. Конисевича, ибо в его ЖИЗНИ есть такое, о чём лучше поведать извне - об иных его подвигах-достижениях ему самому молвить неудобно; по крайней мере, много десятилетий зная Леонида Вацлавовича, утверждаю: о многом из скромности он умалчивает.
Среди друзей-товарищей по макаренковскому сообществу, о коих рассказываю ниже, люди разные. Колонист-горьковец, а потом педагог-дзержинец и самый выдающийся последователь Макаренко. Переданный в коммуну из колонии им. Короленко, один из малышей, а потом строитель Комсомольска-на-Амуре и директор авиазавода. Любимец Терского, воин, педагог с полувековым стажем, трудящийся в школе по сю пору. Ещё один «комсомольчанин», известный в коммуне и в Комсомольске футболист, впоследствии художник по дереву и чемпион по шашкам...
Роднит их общий старт в большую жизнь в коллективе, созданном Макаренко, и верность коммунарским идеалам, верность Делу Учителя-Отца. У каждого на долгом жизненном пути бывали трудности и даже невзгоды, но воспитанные в макаренковском коллективе трудолюбие, принципиальность, верность девизу «Не пищать!» помогли каждому из называемых, равно как сотням других, всё выдюжить и достойно пройти по жизни самому, воспитать и провести по жизни детей, а иным - уже и внуков.
Говорю о сотнях потому, что имел счастье знавать, почитай, семьсот-восемьсот из них - колонистов, коммунаров, соратников-педагогов и литераторов, а то и учеников Макаренко - школьного педагога.
Думаю, имею моральное право говорить так обобщённо, ибо знаю детей и внуков очень многих макаренковцев. И дети — «состоявшиеся», и внуки — «получившиеся».
МОРЯК. ПЕДАГОГ. ЛИТЕРАТОР
Леонид Вацлавович КОНИСЕВИЧ — как и все воспитанники Макаренко — человек непростой, трагической в раннем детстве судьбы. Оставшись полусиротой - с полуслепым отцом, на руках которого были младшие дети, он двенадцатилетним мальчонкой покинул родной очаг, чтобы облегчить жизнь семьи. Изведал вкус судьбы беспризорника.
Попав в коммуну им. Ф.Э. Дзержинского (красочное описание этого дебюта вы прочитаете у самого Конисевича), он быстро освоился в коллективе, получил скоро звание «коммунар», стал заместителем командира отряда, затем и командиром, наконец,— знаменосцем коммуны. А то была честь наивысшая и доверие всеобщее.
Человек разносторонних способностей и форм их приложения. Редактор рукописного журнала коммуны. Корреспондент всех стенгазет — «Дзержинец», «Резец», «Шарошка». Легкоатлет, боксёр, борец и кавалерист. Описания его спортувлечений и тренировок, почитай, -- одни из самых ярких в записках Леонида Вацлавовича.
Обладатель значка ГТО № 228 — считайте, Конисевич один из первых в стране обладателей столь значимого в предвоенное время значка «Готов к труду и обороне». Участник знаменитого в то время лыжного перехода Харьков—Мерефа, коим руководил другой герой моих заметок Семён Афанасьевич Калабалин, бывший тогда педагогом физического воспитания в коммуне.
Юноша, очень много читавший и узнавший из книг, в том числе о море и моряках. Тяге к морю, дальнейшему выбору профессии способствовала, конечно, многолетняя дружба коммуны с экипажем крейсера «Червона Украина» — тогда флагманом Черноморского флота. Коммунары, известно, бывали гостями крейсера, военморы приезжали в коммуну. Совсем не случайно военными моряками стали многие: В. Цымбал, впоследствии Герой Советского Союза, П. Чеслер, Д. Чевелий, Ж. Лиф, И. Яценко, Б. Парфён, В. Богданович (морской лётчик), Б. Пенкин.
Любовь к морю и «морским» профессиям воспитывалась и системой ежелетних дальних походов-экспедиций, известно, за счёт заработанных в течение года средств. Маршруты пролегали по Волге и Северскому Донцу, на Азовское море и в Крым... Пароходные рейсы, встречи с экипажами боевых кораблей и теплоходов, с тружениками портов, выступления с концертами прямо на палубе, купание, состязания по плаванию, ватерполо, перетягивание каната.
Обо всём этом можно прочесть и в чудо-описании Конисевичем Крымского похода 30-го года.
Щемяще-трогательна сцена последнего разговора-прощания с Отцом-Учителем. Вызов «К Антону!» И непростая беседа. Антон Семёнович: дорога твоя в Литинститут. Леонид: поеду в Горьковский инводхоз.
Вспомним слова из макаренковской характеристики Конисевича: «Дисциплинирован, честен, способный и восприимчивый человек, прекрасный товарищ, горячо преданный коммуне. Обладает литературными способностями, но сознательно избирает дорогу инженера». Узнав решение воспитанника окончательно, упрекнул Леонида в письме: мол, захлестнула тебя романтика моря.
Первая попытка «свидания с водой» в том горьковском институте завершилась неудачей, и Конисевич вернулся в коммуну. И такое случалось... Макаренко никогда не упрекал ребят, убедившихся в ошибке, принимал в коллектив, помогал и далее. Но та самая «романтика» всё же перетянула, и отправился Леонид вместе с Глебовым в Одесскую мореходку — училище по подготовке штурманов дальнего плавания.
Не без трудностей прошли годы учёбы. Первые учебные плавания. Первое назначение. Первый рейс по Черноморью. Первая «загранка».
...1936 год. Спецрейс теплохода «Курск». Как выяснилось значительно позже, со спецзаданием - на борту тяжёлогруженные контейнеры, группа юных бодрых пассажиров. Уже в далёкой Барселоне поняли: то части разобранных самолётов и те, кому предстояло сесть в кабины «курносых»... Во время огненного рейса попадали под эскорт чужих кораблей, подлодок, и под обстрел в порту Аликанте, когда «Курск» был прикрыт вставшим борт-о-борт аргентинским кораблём с капитаном-антифашистом во главе.
Приняв на борт другой, тоже, видимо, сверхважный груз, «Курск» лёг на обратный курс. По возвращении на родину все участники огненного рейса были награждены правительственными наградами. Леониду Конисевичу вручили орден - «Знак Почёта» № 400, посеребрённый. Ордена -- гражданские: ведь шли на гражданском корабле, суть задания тогда не афишировалась.
21 апреля 1937 года в лекции Антон Семёнович рассказал о первом из воспитанников, получившем орден: «Три дня назад я получил письмо от своего бывшего воспитанника, которое меня очень растрогало. Он пишет, что за один свой подвиг, сущность которого он в письме рассказать не может, но который заключается в том, что он не дрогнул перед смертью, за этот подвиг он получил орден. Он мне об этом сообщает и благодарит. Говорит просто: спасибо Вам за то, что Вы нас научили не бояться смерти... Может быть, он от природы храбрый человек, но уверенность в том, что храбрость есть достоинство, которому его научили, благодарность за такую науку - всё это качества нашего нового социалистического общества. Когда он пишет, Вы меня научили, то он благодарит не меня лично, а Советскую власть, коллектив дзержинцев, который ему это свойство дал».
Потом Конисевич плавал на Дальнем Востоке, в годы военные участвовал в высадке десантов на Парамушир и Сахалин. Создал на Камчатке, в селе Паратунка детский дом, первым из воспитательных учреждений страны получивший имя Макаренко.
В 50-е годы Леонид Вацлавович вернулся на украинскую землю и создал на Киевщине пионерский лагерь «Алмазный» - это чудо-сад с системой прудов разного уровня и своей пионерской флотилией, с деревьями ценных пород и роскошными многогектарными цветниками. В лагере вовсю развернулось подлинное самоуправление, он стал известен и за пределами страны, сюда часто приезжали иностранные гости, дети многих стран отдыхали в «Алмазном».
Четверть века Конисевич был начальником лагеря. Уйдя на пенсию, остался там садоводом-агрономом и организовал ежедневный сельскохозяйственный производительный труд. Уникальный в наше время опыт. Каждый день ребёнок выбирает себе один из пяти объектов труда — сад, огород, теплицы, парники, цветники — и, войдя в сводную трудбригаду, работает поутру — малыш по полчаса, старший — по часу-полтора. Каждому по руке есть инструментарий (лопаты, тачки, грабельки, садовые ножницы и т.п.). Ход и итоги работы тотчас объявляются по радио и в чудесных, неповторимых конисевичских сводках от руки. Победители трудового соревнования награждаются ежедневно и по окончании лагерной смены. А плоды труда своего дети буквально «пожирают», то бишь пожинают, ибо всё попадает на их стол. Кроме того, в августе закручиваются до трёх тысяч банок «алмазовского» яблочного компота - его поедают те, кто приедет зимою иль на будущий год. Рассаду цветов, помидоров и т.п. дарят детским учреждениям Бориспольского района, продают в местные хозяйства. Тут всё от Макаренко и по Макаренко: цель труда ясна каждому, дозировка, чередование видов деятельности, сводная бригада, выборные бригадиры и агрономы. И радость труда, которую я имел счастье видеть своими глазами, ибо один летний сезон с бойцами сводного Макаренковского педотряда «Мыслитель» поработал в «Алмазном» у Конисевича-агронома.
Работал он с раннего утра до позднего вечера, а вечерами... вечерами писал свои воспоминания, которые мы там - практически уже ночью и читали главку за главкою.
Первую книгу Л. Конисевича — «Большая семья», в которую вошла лишь малая часть его воспоминаний, с огромным интересом прочитали макаренковцы и макаренковеды, все, кому дорого дело воспитания...
Самое знаменательное: стал-таки Конисевич литератором, как предсказывал его учитель, уловив, спрогнозировав тогда ещё литературные задатки и склонности юноши. Будучи в «Алмазном», мы удивлялись-восхищались: как это у него хватало времени и энергии на возню с детьми разного возраста, и на нелёгкий писательский труд по созданию книги «Нас воспитал Макаренко».
Злоупотребляя цитированием, не могу всё ж не привести письмо самого Конисевича Антону Семёновичу, написанное тоже в конце 30-х:
«Вспоминаю наш разговор в кабинете, когда я отказался от университета, предпочитая морской техникум. Я тогда решил, что техникум не цель, а средство. Мне очень хотелось быть студентом университета, но с ещё большей силой тянуло посмотреть мир, чего я уже добился. Теперь должен поступить в университет и окончить литературный факультет. Я не хочу покоя, я должен двигаться, как всё вокруг нас, чтобы, остановившись, не упасть... Нет, я не остановлюсь и не упаду... Упасть может лишь одинокий, а я горячо люблю свою родину, свой великий народ, гигантов мысли и дела, которых он родил, взлелеял и по заслугам вознёс. И где бы я ни был, в далёких океанах и странах,— родина и народ становились для меня только ближе и роднее. Этому тоже Вы научили нас, Антон Семёнович. И Вы за нас не бойтесь, мы «попищать» можем, но победа будет за нами. Это я твёрдо знаю».
Победа всегда была за ним. И во время многолетней работы — плавания на кораблях гражданских, и в дни боёв с японцами, и в «Алмазном», и во время съёмок фильмов «Макаренко сегодня» и «А.С. Макаренко — педагог, писатель, гражданин», где он вдохновенно пел песни своей молодости и любимые современные песни. Когда поёт, по-детски радостно сияют его глаза. Как сияют они, когда он возится с ребятнёй, руководя спасательной станцией на Днепре. Снова — морская форма, опять подготовка судов к выходу в рейс, вода, правда, не морская, речная, но всё ж...
Счастье Конисевича — это и сотни его воспитанников, и тысячи читателей, и сын Виктор — талантливый артист, тоже герой фильма о Макаренко.
Годы идут. Как и других макаренковцев, появляются у Леонида Вацлавовича проблемы со здоровьем.
Но, как прежде, изумительны его рассказы-воспоминания о коммуне и Макаренко, как прежде он активен в делах Ассоциации Антона Макаренко, членом правления которой избран на её Учредительном съезде.
Завершая этими страничками книгу воспоминаний самого Леонида Вацлавовича, завидую вам, дорогие читатели: ведь вы читали ЭТО впервые.
ВОСПИТАННИК. СОРАТНИК. ПРЕЕМНИК.
Семён Афанасьевич Калабалин (Карабанов в «Педагогической поэме» Макаренко, одноимённом кинофильме) -- одна из самых ярких личностей среди воспитанников и соратников великого педагога. О нём многое рассказано не только самим Макаренко, но и Ф. Вигдоровой в трилогии «Дорога в жизнь», «Это мой дом», «Черниговка», в «Большой семье» Конисевича, в автобиографической книге Калабалина «Бродячее детство».
Однако — такова уже была та натура — новые поиски, анализ архива Московского музея А.С. Макаренко открывает всё новые странички, факты, детали, дополняющие так, кажется, хорошо известный портрет Калабалина-Карабанова.
Он был одним из первых колонистов-горьковцев, судьба его и в колонии складывалась непросто. Сызмальства привыкший к «вольной жизни», успевший походить с одним из многих тогдашних украинских «батьков», он был взят Антоном Семёновичем из-под стражи в ожидании суда. Одно время поддерживал в колонии бандита и убийцу Митягина, покинул колонию в знак солидарности с ним, когда Макаренко прогнал Митягина. Каждому знаком эпизод с крупной суммой денег, которую доверил Макаренко получить юному Семёну, вручив к тому же и револьвер для самоохраны. Это — бандиту. То был один из примеров метода «взрыва»: доверие окрылило юношу. Он всё более выдвигался в авангардные ряды горьковцев.
«Карабанов во время работы умел размахнуться широко и со страстью, умел в работе находить радость и других заражать ею,— писал Антон Семёнович. - У него из-под рук буквально рассыпались искры энергии и вдохновения. Из него выходит убеждённый сторонник переделки человека, об этом он всегда страстно мечтает».
Не широко известно: в конце 20-х колонист Калабалин, окончив вуз, становится педагогом физической культуры уже в коммуне им. Дзержинского, куда, известно, вместе с Макаренко и 70 горьковцами, перешли и большинство педагогов колонии.
Семён всегда был физически развит, занимался многими видами спорта, к нему тянулись ребята, особо пацаны. Потому, когда определялась профессиональная судьба очередных горьковцев-выпускников, Антон Семёнович и предложил ему эту стезю — учебно-физкультурную работу.
Нельзя не отметить исключительный талант Калабалина в подготовке и осуществлении коммунарских походов. И здесь он был продолжателем Антона Семёновича, так много отдавшего сил на его человеческое становление.
Вот такого человека - сильного, умного, мастера на все руки — ноги, прекрасного гимнаста и всадника, строевика и «военспеца», Антон Семёнович первым из своих воспитанников и благословил на самостоятельный педагогический путь. Потом будут и другие педагоги — школьные и внешкольные, военные, физкультурно-спортивные, как Вера Павлова-Раевская, прошедшая путь от капитана знаменитой в то время в Харькове волейбольной команды коммунарок до специалиста вуза. Семён же был первым. Впрочем, был не один...
«Появилось в колонии существо донельзя чернобровое и черноглазое» - повествует Макаренко в «Педагогической поэме» о Гале Подгорной-Черниговке, которую привёл в колонию Семён. Предстала она перед общим собранием: принимать? С присущим ему юмором Макаренко рисует эту картину, которую пересказываю архикратко.
ССК Лапоть (Лапотецкий в жизни) огорошил вдруг Галину:
- «Отче наш» знаешь?
- Ни, — ответила Галя.
- А «Верую» знаешь?
- Ни, — ответила та.
- А Днепр переплывёшь?
- Да, — ответила Галина, и её приняли.
Много лет спустя спросил Галину Константиновну, по-прежнему красивочерноокую: «Вы так хорошо плавали в юности?». Та нет же. Я вообще плавать не умела, но он мне так надоел, подумала: всё «ни» да «ни» — вообще не примут, возьми и скажи: «Переплыву», а как им проверить: мы-то в Харькове, а Днепр далеко?..
Галина-Черниговка скоро освоилась в коллективе. Они с Семёном полюбили друг друга, поженились. И на самостоятельную работу из коммуны отправились вместе. Так что к ним обоим относятся слова Макаренко: «Так и пошёл Семён Карабанов по пути соцвосовского подвига и не изменил ему до сегодняшнего дня, хотя и выпал Семёну жребий труднее, чем всякому другому подвижнику»: когда начали работать, их первенца, коему шёл третий годик, зарезал воспитанник...»
Всего у Калабалиных было 12 детей своих и приёмных. Все стали педагогами, ныне учителями становятся и внуки. Свыше 30 лет Семён Афанасьевич и Галина Константиновна вместе работали в двенадцати воспитательных учреждениях под Киевом и Ленинградом, в Виннице, Полтаве, Москве и Грузии. А во время войны Галина Константиновна без Семёна, но с сестрою Ольгой Константиновной Паскаль работала в детдоме, эвакуированном из столицы на Урал.
И каждый раз супруги принимали запущенные детдома, и каждый раз выводили их на светлую дорогу. Талантливый от природы (Макаренко утверждал: он сам не был талантливым педагогом, и лишь десятилетиями труда добился мастерства, а вот кто был талантлив от природы как педагог, так это - Калабалин), много перенявший от своего Отца-Учителя, Семён Афанасьевич буквально творил чудеса, в короткое время при помощи макаренковского метода «взрыва» преображая коллектив. Умело использовал тонкое знание психологии ребёнка, свои разносторонние способности: спортстмен, плясун, лучший шахматист среди макаренковцев, артист высочайшего класса, а Макаренко считал: педагог должен быть и актёром.
...Только что приняв первый детдом и отлучившись в город за хлебом, узнал по возвращении от Галины: все как один ушли. Вскочив на коня, а всадник-то он отменный — галопом поскакал наперерез и возле моста совсем было догнал всю ораву, но конь вдруг споткнулся, и Семён, перелетев через его голову, распластался в придорожной пыли с гримасой боли и «сломанной» ногой.
Что делать беглецам? Всё ж жаль человека. Лошадь взяли под уздцы. Семёна - на руки, и донесли до детдома. Тут он вскочил на ноги и лихо сплясал цыганочку. Поражённые двойным артистизмом надо же так изобразить боль! - ребята все как один остались в детдоме, и стали ходить за Калабалиным гурьбой.
...Под Ленинградом вновь назначенного директора решил проверить некто Король — король питерских карманников, и выпустил из загона трёхлетнего бычка. Семён Афанасьевич тем временем держал речь перед строем детдомовцев и почувствовал вдруг неладное. Оглянулся: бык шёл прямо на него с налившимися кровью глазами. Тогда он взял быка за рога и... поставил на колени. Надо ли говорить, что авторитет у пацанов был тотчас завоёван, а провокатор посрамлён.
...В Барыбинский детдом никто не хотел ехать, сменились четыре директора подряд; проводившие весь день на крыше воспитанники проигрывали в карты имущество и девочек, играли «на воспитателя» — проигранного прогоняли сквозь пруточный строй в коридоре. Когда сюда привезли Калабалина, тот сказал: Мне нравится. Остаюсь, но при двух условиях: месяц - никаких проверок, даже если услышите, что меня убили иль я кого убил, и уволить всех воспитателей — наберу новых сам.
Условия были приняты. Собрав остатки персонала -- уборщиц, сторожа, повара, истопника, — произнёс вдруг:
- Дармоеды, надо начинать работу. Будем таскать им пищу на крышу.
И понесли. Те, позавтракав, побросали миски вниз. Пообедали - вновь побросали. Поужинали... А наутро, когда вновь «официанты» доставили завтрак на крышу, все спустились, грудою вошли в кабинет:
- Не имеешь права заставлять есть на крыше.
- Спускайтесь, — произнёс спокойно Семён Афанасьевич.
Спустились, и конфликты были окончены, картёжники исчезли.
В годы ещё предвоенные и тем более послевоенные его знали как страстного пропагандиста наследия своего учителя. Слушать Калабалина можно было буквально часами. Он без устали и без перерыва говорил час, другой, третий... Находчив был фантастически.
...На одной из лекций молоденькая учительница спросила:
- Что бы Вы сделали на моём месте: вошла впервые в класс, поздоровалась, а они в ответ дружно хрюкнули?
- Не знаю, что бы я сделал. Возможно, хрюкнул бы в ответ. Это отнюдь не совет Вам: я бы хрюкнул так, что они б на всю жизнь зареклись. У Вас же может получиться визг поросячий. Возможно, вообще не прореагировал бы на них, но после первого ответа удовлетворённо прохрюкал бы пять раз: мол, пятёрка. Не знаю, что бы я сделал, но что-то я бы сделал обязательно.
Он так и поступал, часто интуитивно, но всегда эффективно. ...Как-то много лет спустя после коммуны попал Калабалин в Харьков. Директор одной из школ попросил зайти в свою школу:
- Понимаете ли, у нас один седьмой класс — ненормальный: учитель входит в класс, а все ученики... стоят на партах, и пока он каждого усадит, времени на контрольную уже не остаётся.
Что вы мне посоветуете?
- А какой у них сейчас урок?
- По расписанию география, но учитель заболел, так что Вы сможете с ними основательно побеседовать.
- Нет, просто скажите, что урок проведёт новый географ.
- Предупредить, что Вы — ученик Макаренко и всё можете?
- Нет-нет, просто — новый учитель.
Когда Калабалин открывал дверь, волновало одно: сидят или стоят? Коль сидят, то утверждать: вы, мол, кажется, раньше стояли на партах — бессмысленно. Скажут: нет. Вошёл — стоят! Тогда он встал на стул перед учительским столом и начал урок - перекличка, беглый опрос с мест. Один, видимо, зачинщик, поняв, что их просто разыгрывают, начал было опускать ногу, но услышав резкий окрик «СТОЯТЬ!», так и застыл с ногою на весу. Рассказав новый материал, «учитель» произнёс:
- А теперь запишите, пожалуйста, домашнее задание...
В кабинете директора завязалась беседа о Макаренко, колонии, коммуне. Прозвенел звонок. Вошёл взволнованный учитель черчения:
- Николай Михайлович, что-то в 7а случилось: все сидят...
Разговор о проблемах макаренковедения продолжался. Через 45 минут в кабинет влетела учительница иностранного языка:
Товарищ директор, семиклассники почему-то сидят... Тогда уж директор, не выдержав, обратился к Семёну Афанасьевичу:
- Почему это они сидят?
- А Вы что, хотите, чтобы они по-прежнему стояли на партах?
- Нет-нет, но мне по секрету: что вы им сказали?
- Честное слово, коллега, я им ни слова не сказал, -— ответствовал Калабалин.
Когда съехавшиеся со всей страны макаренковцы хоронили своего «Антона», которого так и называют по сю пору Отцом, то Семёну поручили снять с груди Макаренко орден Трудового Красного Знамени, что успели вручить Антону Семёновичу месяц назад. А прощальное слово от имени трёх тысяч людей, прошедших через педагогические руки и человечье сердце Макаренко, произнёс А. Тубин: «Я один, для которого у Антона Семёновича не нашлось доброго слова ни в одной его книге: обо мне написано лишь отрицательное. Когда он прогнал меня, лишь тогда я понял, до какой же степени я пал, и решил стать человеком»...
Ясно, каким человеком стал Тубин, если ему доверили сказать последнее слово перед гробом отца-учителя-друга...
Когда началась война, решено было использовать Тубина и Калабалина не просто на фронте, а для выполнения серьёзных спецзаданий в тылу врага. При выполнении одного задания самолёт, на котором Тубин направлялся в глубокий тыл фашистов, был подбит и упал на дно озёра в Финляндии.
После соответствующей подготовки и Калабалина в составе спецгруппы выбросили далеко за линией фронта. Он прыгал последним, его парашют отнесло в сторону, к тому ж при приземлении Калабалин сломал ногу (на сей раз взаправду), отстреливался от окруживших его карателей, истратил боезапас и тяжелораненым попал в плен. Далее концлагерь, неудачный побег. Снова лагерь и снова побег. Не ушёл. С перебитыми руками - ногами, поднятый на дыбу, под страшными пытками он даёт наконец давно желанное фашистами согласие работать на абвер.
Спецшкола под Варшавой - полный курс подготовки абверовца. Переброска в знаменитую — под рукою самого Канариса — школу Вилли-2 под Кёнигсбергом. Фашистское командование решило использовать выносливого и смекалистого, хорошо знающего немецкий язык русского в качестве инструктора. Педагогические способности Семёна проявились и здесь: одна за другой группы подготовленных им диверсантов, в основном из военнопленных, забрасывались в советский тыл, пройдя у него подготовку.
Наконец, было решено и его самого направить на задание во главе семёрки, забрасывающейся в Горьковскую область. Тот день памятен всей семёрке. Вылет чуть-чуть не отложили по каким-то неведомым причинам. Наконец, взлёт. Линия фронта. Выброска в районе Арзамаса...
Явочная квартира была на окраине Горького, на берегу Волги. Два с половиной года деятельности Калабалина в качестве резидента абвера по Горьковской области, где находились военные заводы, места формирования резервных армий, да и Волга — стратегически важная артерия...
Лишь осенью 44-го Семёна Афанасьевича пригласили в обком партии, сказали: «Спасибо, здесь Вы более не нужны!». Дали орден Отечественной войны I степени и... детский дом испанских детей в Подмосковье, где он директорствовал до мирного времени.
Хорошо зная жизненный путь, характер, способности Калабалина, много лет общаясь с ним в содружестве макаренковцев, в залах собраний-семинаров и за шахматной доской, ясно представляю, как тонко, умело сыграл он роль мечущегося под пытками предателя, инструктора абверовцев, резидента. Обыграл своих шефов из абвера, как говорится, вчистую. Как отменный шахматист, он продумывал, обосновывал каждый свой ход, предупреждая замыслы противника. Как педагог, умело готовил «диверсантов», перевербовывая одних, нейтрализуя других. Как всесторонний спортсмен выдержал столько нагрузок-перегрузок. Как актёр великолепно сыграл роль абверовца. Даже Галина Константиновна до середины 70-х не знала, за что получил орден Отечественной войны её Семён.
Их совместный педагогический труд завершался в ставшем знаменитым Клемёновском детском доме Егорьевского района Московской области. И здесь Калабалин оставался верен себе - мастерски преобразил ребячье самоуправство в соуправление, создал, конечно, вместе с Галиной Константиновной — сердцем коллектива, образцовое учреждение, где было всё в комплексе и в развитии.
Однажды приехал к нему с группой студентов пединститута. Прервав беседу, Семён Афанасьевич, выглянул в окно и прокричал вдруг в форточку:
- Петюнька, скажи этому противному снегу, чтобы он отстал от твоего прекрасного пальто!
И надо было видеть, с каким остервенением третьеклассник очищал самое обычное детдомовское пальтишко от налипшего снега. Да, артистичность была присуща всей натуре Калабали-на-педагога. Когда он ушёл из жизни, детдом, носящий ныне имя Калабалина, приняла Галина Константиновна - заслуженный учитель школы, кавалер ордена Ленина.
Его ученики, бывающие-выступающие на московских Макаренковских средах, под стать своему учителю — стройны, крепки, детолюбивы.
КОМСОМОЛЬЧАНИН. ФУТБОЛИСТ. ДИРЕКТОР
Игорь Иванович Панов — из немногих воспитанников, выведенных в книгах Макаренко под собственной, ни на букву не изменённой фамилией: «Исключительные способности, живой характер и искренность давно выдвинули его в первые ряды. Совершенно честен, очень развит, интеллигент, что не мешает ему быть хорошим токарем. К недостаткам нужно отнести наклонность к резонёрству. Политическое воспитание по отношению к Панову было не таким лёгким делом, сейчас он абсолютно устойчив в убеждениях», — то макаренковская характеристика из числа тех, что он написал для группы выпускников-студентов Харьковского машиностроительного института.
Да, Панов всегда был вместе с самыми передовыми коммунарами. Во втором отряде дзержинцев — с Волченко (тогдашним ССК), Камардиновым, Ширявским, Буряком, Конисевичем, Семенцовым. В период, когда очередной из многочисленных комиссий показалось, что коммунарам скучно в коллективе, Макаренко писал: «Но весело Панову, Конисевичу, Оноприенко, Семёнову, Куксову, Богдановичу...». С последним, перешедшим с Макаренко из колонии им. Горького, довелось Игорю поработать на одном станке. У Макаренко: «Маленький Панов, который у своего станка стоит на подставке». Игорь Иванович вспоминает: «Работал за тем станком Витя Богданович, человек очень аккуратный, но медлительный. У него никак не получалась специфическая операция — нарезание нечётной резьбы в 17 ниток на дюйм для маслёнок Штауфера. Станок был несовершенный, и нужно было с величайшей точностью до долей секунды успевать переключать его в нужные моменты, поворачивать маховики и ручки, нажимать рычаги и педали не только руками, но и ногами. Работаешь за станком — как гопак пляшешь. Уговорил я попробовать меня. Подставили к станку ящик, я на него встал... И получилось. Так я стал полноправным токарем». Добавлю: токарем 6-го разряда, одновременно учась в школе коммуны, на рабфаке, потом уже в машиностроительном.
Детство, жизнь докоммунарская игорева была похожа на других. Отец погиб на первой мировой, незадолго до рождения сына. Трёхлетним потерял мать, умершую от холеры. Скитания по детдомам и колониям прерывались летними «каникулами»: когда тепло — лучше бродяжничать, чем сидеть взаперти. «Прокормиться, - вспоминает о тех временах Игорь Иванович,— было не так уж трудно: что-то добрые люди дадут, что-то выпросишь, а что-то и сам возьмёшь, если плохо лежит... Некоторые из ребят постарше, угрожая пацанам, заставляли их «работать» на себя; назывались такие пацаны «собачками». Кто крал в поездах, кто на базаре, но большинство из нас этого делать не могли и, боясь расправы «хозяина-богуна», попрошайничали. Вечером «богун» забирал всю выручку, оставляя немного «собачке». Бывал такой «собачкой» и я. А зимой, когда становилось совсем холодно, приходилось опять возвращаться в какую-нибудь колонию.
Страна старалась обеспечить нас всем необходимым. Но возможностей тогда было мало. Так, нам выдавали в детдоме пару обуви на год: дешёвые ботинки из юфти. Побегаешь в них по снегу - промочишь, прибежишь в дом - и ботинки к печке сушить. К утру они сморщились, покоробились — уже не надеть. Приходилось в мороз бегать в школу без обуви. Соберёшься с духом - и мчишься стрелой, чтоб не замёрзнуть в пути. Первые два урока ног вообще не чувствуешь. Сидишь за партой и ничегошеньки не соображаешь: холод из тебя выходит... Но тяга к учёбе была большая.
Попав в очередной - какой по счёту? - распределитель, узнал от бывалых ребят о Макаренко: мол, нет воспитателей, как в других колониях, ребята сами сообща решают все важные вопросы своей жизни. И ещё - у Макаренко можно учиться и дальше».
Закончив четвёртый класс в школе колонии им. Короленко, где директорствовал друг-единомышленник Антона Семёновича, Панов с группой таких же малышей был направлен в коммуну им. Дзержинского по их собственной просьбе и ходатайству руководства короленковцев.
«Приехали мы в Харьков, — продолжает Игорь Иванович,— нашли на окраине новое здание коммуны. Оно показалось нам дворцом. Оказалось: его выстроили специально для беспризорных детей чекисты Украины за счёт отчислений из своей зарплаты, создав этим памятник Дзержинскому. Страшно волновался в ожидании совета командиров, но приняли нас всех. Этим памятен мне 1929 год. Каждый мог выбрать производство по душе, я попал к металлистам, меня давно интересовало это дело. Одновременно учился в школе, потом на рабфаке. Коммуна дала мне очень многое, вернее, всё: здесь стал человеком, твёрдо стоящим на ногах. За четыре года стал токарем, говорят, неплохим. Научился дорожить каждой минутой, потому что мы всё время были при деле — то убирали здание коммуны, то занимались в учебных классах, то работали в мастерских.
Коммуна дала мне и знакомство с легендарным уже тогда Макаренко. Поначалу он показался мне суровым, немногословным, «закрытым». Но стоило узнать его поближе, и становилось ясно, какой это тёплый, душевный, всё понимающий человек. И очень деликатный. Он никогда не интересовался прошлым своих воспитанников. Человечище большой физической силы и удивительной выносливости. Помню, в походах мы прыгали по камням в трусиках, голошейках и тапочках, но изнывали от жары. Он же, к нашему восхищению, шёл рядом в полной форме -- в гимнастёрке с портупеей, в сапогах — подтянутый, свежий, бодрый...
Никто из нас не догадывался, что у Антона Семёновича тяжёлая болезнь сердца, которая через несколько лет безвременно вырвет его из жизни.
По «Конституции страны ФЭД» — так мы меж собой называли коммуну — все вопросы: и производственные, и бытовые - решали общее собрание и совет командиров. Это решение уже никто не мог отменить, даже заведующий. Да этого и не требовалось: ребята и так принимали правильное решение. К этому неизбежно приводила созданная в коммуне атмосфера коллективного творческого труда, обстановка, в которой каждый коммунар оказывался острозаинтересованным в успехе общего дела.
Если кто-то по нерадивости или непониманию допустил оплошность или спустя рукава отнёсся к порученному делу — разнос от Антона Семёновича, как и наказание заводской администрации, ему не грозили, не могли отругать воспитатели: их в коммуне не было. Был один могучий и серьёзный воспитатель — коллектив. Выйти на середину перед общим собранием было тяжелейшим наказанием. Коллектив судил нарушителя сурово, но справедливо.
Необычно звучит, но Макаренко внёс замечательный вклад не только в советскую и мировую педагогику, но и в развитие промышленности страны. Ведь полукустарные поначалу мастерские, где мы создавали мебель, маслёнки и одежду, превратились в самые передовые производственные предприятия, с помощью приглашённых Макаренко высококвалифицированных специалистов были решены сложнейшие технические вопросы, где под руководством взрослых мастеров иные рабочие-коммунары выпускали первоклассную, высших мировых кондиций продукцию.
В 1932-м началась родословная отечественной электродрели, началась с электросверлилки ФД-1 (ранее электросверлилки и электрошлифовалки ввозились за золото из-за рубежа).
Когда коммунары с подачи Антона Семёновича же решили: будем делать фотоаппараты, инженеры и конструкторы-оптики лишь пожали плечами: «мальчишки — фотоаппараты? С линзою точностью до микрона?». Но мы смело шагнули в мир микронов, сферических аберраций и оптических кривых. Доныне хорошо известна марка плёночных аппаратов «ФЭД» — Ф.Э. Дзержинский, первая партия которых выпущена в коммуне в декабре 32-го. Аппараты такого типа не смогли тогда освоить специалисты ленинградской оптики, сославшись на влажность климата, виновного в плохом качестве линз».
(продолжение следует)
Обсудить на форуме |
Письмо авторам
|
