"Окуджава – это Ницше для муравьёв"???
Готовимся к честному бою на хваРеале Клуба друзей Окуджавы и Союза борьбы с ним же.=УЗ.
Перчатка брошена:
ОБЩЕСТВО МЁРТВЫХ БАРДОВ часть 4
ПАСТЫРЬ
Рокотов Валерий 30 Авг 2014 13:17:16
Однажды один бард пришёл к другому с подарком – звонкой, весёлой песней:
«Бывало в обороне
Мы мокли под дождём,
Теперь сидим в «Риони»,
Едим и вина пьём…
Имей же, Рейган, совесть,
Пойми, к чему клоню –
Ведь всё, за что боролись,
Записано в меню!»
Есть нечто показательное в этой песне. Нечто демонстративное. Вот не просто указать на своё ничтожество, а ещё по струнам махнуть – чтобы на весь мир разнеслось.
Казалось бы, интеллигенция обречена мыслить сложно. Её мотивы не могут быть примитивными. Она не может уподобляться мещанам. Так почему она это поёт? С какой дури она утверждает такое? Ведь боролись за человечность, за свою страну, за историческое бытие, которое Гитлер хотел прекратить. Не за меню же.
Но в том-то и дело, что и поющий, и слушающий – это интеллигенция особого рода. Это «псевдо», перерожденцы – новая, быстро растущая общность, предавшая собственный класс и ставшая ядром армии обывателей. Эта общность сохраняет все внешние признаки интеллигенции. Она вежлива, умыта, причёсана. Она читает, пишет и рассуждает. Но она абсолютно враждебна всему, что жизненно важно интеллигенции. Она враждебна её вечному беспокойству, её увлечённости делом, её духовному восхождению. Она враждебна русской хилиастической ностальгии. Ей отвратительно историческое движение, государственное строительство. Она презирает людей, которые в это вовлечены. Ей смешны поиски истины, каких-то там метафизических оснований. Она абсолютно всё знает. Ей любо другое – желудок, комфорт и фрондёрство.
Охрименко песенку свою, привычно отмороженную, посвятил Окуджаве, который с каждой её строкой оказался полностью солидарен. Он написал практически то же в стихотворении «Божественное». Там знаменитая тройка на фронтоне Большого театра срывается вниз и несётся по магазинам.
«…мимо троллейбусов, через снег,
чтобы под дикий трезвон уздечки
прочно припасть на все времена
к розовым россыпям сытной гречки,
к материкам золотого пшена…
С Духом святым, и Отцом, и Сыном
по магазинам... по магазинам...»
Булат Окуджава... Сакральное имя позднесоветских времён, усомниться в котором немыслимо. Он – гуру, нравственный символ и вообще «наше всё». Его любят слепо и предано. Всё, что он поёт, гениально. Всё, что говорит, мудро. Он символ движения, объединяющего поэтов с гитарами. На его выступлениях люди встают и качаются, взявшись за руки.
Так было вплоть до девяностых годов. А потом пришла история, и её ветер стал срывать лукавые маски. Слетела она и с лица Окуджавы. «Поэт и гражданин» приветствовал расстрел Белого дома, поддержал «реформаторов», поклонился Ельцину, с руки которого ел, и истерично, на всю страну, восславил террориста Басаева. «Нравственный символ» ни единым стихом и аккордом не отозвался на горе миллионов людей, сброшенных в нищету и отчаяние. Он увлечённо смотрел «Санта-Барбару», ездил на заседания казённых комиссий (где собирались сплошь люди-символы) и обвинял в бедах, постигших страну, национальную психологию – русскую суть.
Число его поклонников в эти годы резко пошло на убыль. Трудно любить поэта, даже сладко поющего, если он встал на сторону ликвидаторов государства, да ещё в оправдание этой публики несёт злобную чушь. В ком восторжествовала ужасная национальная психология? В его друге Чубайсе? В Гайдаре, Бурбулисе, Березовском и прочих, ни к ночи помянутых? Русская суть проголосовала за сохранение СССР и его обновление. Она не голосовала за распад, дикий рынок, анархию. Эта суть очень консервативна. А если речь идёт о русских маргиналах, которые сгрудились в банды, то создайте условия, и они появятся в самой благопристойной стране.
«Поэты плачут, нация жива!» – пел бард в эпоху, когда страна поднималась. А когда она катилась в пропасть, демонстративно уставился в телевизор. Убийство комара в 1982 году Окуджава пережил тяжелее, чем отчаяние и гибель миллионов людей в девяностые. В то время многие задавались вопросом: ну и где твои слёзы, поэт? Может, ты поплачешь немного, чтобы нация не умерла?
В планы барда это никак не входило. От него услышали нечто далёкое от сострадания. Он обозвал людей, отстаивающих советские ценности, «войском без крыл», которое атакует свободу, но уже не победит, как «в том, сорок пятом». Он призвал подсадить «Ивана» на «деньжата», чтобы он шкурничал, а не ездил на танке. И сочинил позорнейший «Гоп со смыком», где прокричал про «фашистов», которым рукоплещет толпа, не заслуживающая называться народом.
«…зря я обольщался в смысле масс.
Что-то слишком много сброда —
не видать за ним народа...
И у нас в подъезде свет погас».
Когда знаменитый актёр Владимир Гостюхин сломал пластинку Окуджавы на митинге, либеральная общественность усмехнулась. Она была уверена: всё это только добавит певцу популярности. Но в тот момент что-то фундаментально треснуло. Нырнуло это имя куда-то, прямо с митинга – в тень, где сегодня и пребывает. И как бы ни усердствовал в наши дни хам биограф, как бы ни обзывал всех, кто не возлюбил Окуджаву, былого уже не вернуть. Поступки и откровения барда заставили взглянуть на его творчество трезво. И нарисовался настоящий портрет – таящегося до поры русофоба, псевдоинтеллигента с гитарой, который растянул на десятилетия один до омерзения расчётливый звук.
Окуджава рано сделал своё открытие. Он первым увидел, что существует на свете не просто маленький человек, а человек, дорожащий собственной малостью. Этого человека пугают марши и громкие фразы. Ему никакое движение, никакие лозунги и поиски не нужны, а нужны умиротворение, покой, бестревожность. Этот человек измучен песнями о героях, которые горят в самолётах и бросаются на пулемёт. Ему это неприятно, потому что сам он на месте героя не хотел бы оказаться даже во сне. Он заждался другого – того, чего в советской культуре просто не существует: песен о малом, интимном, печальном. Того, чего эта культура упорно не желает производить. Она ведь так навязчиво и шумно устроена – всё взывает, учит и не даёт попечалиться. А не надо учить, не надо шуметь. Нужно тише, спокойнее, обречённее. Нарастить вокруг себя скорлупу и насладиться своим одиночеством, своей незначительностью, своим разочарованием в жизни – вот чего этот человек ждёт. Помоги ему. Дай ему то, что он хочет, спой ему его колыбельную, и он вознесёт тебя до небес. Он будет внимать тебе словно богу.
«Когда мне невмочь пересилить беду-у,
Когда подступает отча-аянье-е,
Я в синий тролле-ейбус сажусь на ходу-у,
В после-едний, в случа-айный.
Последний троллейбус, по улице мчи-и,
Верши по бульварам круже-енье,
Чтоб всех подобрать потерпевших в ночи-и
Круше-енье, круше-енье…»
В страстном стремлении нравиться Окуджава признавался неоднократно. В этом было что-то небардовское. Когда его товарищи зачехляли гитары, оскорблённые качеством аудитории, он готов был петь дальше. Друзьям-бардам были неприятны пустые, мелкие люди. А ему они и были нужны. Он знал, что сейчас заведёт шарманку свою про троллейбус, и аудитория размякнет и станет печалиться. Каждый слушающий вспомнит о себе, крохотном и несчастном, и проникнется к автору, тронувшему его за живое, чувством светлой признательности.
Этот метод обольщения Окуджава с годами довёл до блеска. Он научился нравиться. Для этого было не так много нужно. Он достучался до своего слушателя. Он спел ровно то, что мелкодушие хотело услышать.
Вслушайтесь в песню «Бумажный солдат». Это смех над хилиазмом, над идеей служения, защиты, противоборства. И это очевидное торжество того, кто ни сражаться, ни гореть не собирается.
«А он, судьбу свою кляня,
не тихой жизни жаждал,
и всё просил: "Огня! Огня!"
Забыв, что он бумажный.
В огонь? Ну что ж, иди! Идёшь?
И он шагнул однажды,
и там сгорел он ни за грош:
ведь был солдат бумажный».
Можно представить, какой звон эмоций порождала эта песня в мелкой душе! Как она возвышала над «бумажным солдатиком», которым теперь назовут всякого, кто борется, отстаивает, «изображает героя». Песня избавляла от комплексов и наполняла невиданной спесью. Пустота, наедающая ряшки по ресторанам и хиляющая по улицам стиляжной толпой, обрела смысловое оружие – сокрушительный символ. И она держится за него уже более полувека. Неслучайно, розовый поросёнок, устроившийся в кино, ухватился за этот образ, пытаясь свалить с пьедестала последнего неуниженного героя – Гагарина. А ещё неслучайно то, что все, кто сегодня воспевает тлен и безверие, расписываются в своей любви к Окуджаве.
Он стал пастырем в глазах мелкого человека, жаждущего развенчать всех героев. Того самого человека, который вскоре будет с упоением читать мерзости перестроечных публицистов. Бард отпустил ему все грехи. Но главное – он дал этому человеку псевдомораль. Слабость, греховность и мелкодушие прекрасно сочетаются с человечностью. В них-то и проявляется человечность. Такова логика Окуджавы, охотно, а иногда навязчиво признававшегося в воровстве, трусости, конформизме, безверии, демонстративно покупавшего порно и сообщавшего о своих походах в стрип-бар. Иногда он смущал собеседников, например, журналистов, вовсе не ждущих таких откровений и не знающих, что ними делать. Не хотелось им бросать тень на барда. Наивные. Именно таким его образ и должен быть, чтобы множить поклонников. Святой не тот, кто безгрешен. Нет безгрешных на грешной земле! Святой – тот, кто не указывает «великие цели», не тычет в нос «ненадёжными истинами», не тащит всех за собой и не пособничает «султанам», а просто живёт, как умеет.
А жизнь для Окуджавы состоит из мгновений плотского и душевного наслаждения. Пришла женщина, собрались друзья, наполнилась рюмочка – в такие минуты душа оживает. Ловить «мгновения» и означает для него – жить. «За мгновения!» – любимый тост барда.
«Я сидел в апрельском сквере.
Предо мной был божий храм.
Но не думал я о вере,
я глядел на разных дам…
Как на лавочках сиделось,
чтобы душу усладить,
как на барышень гляделось,
не стесняйтесь говорить».
Окуджава – это Ницше для муравьёв. Не только сверхчеловек сам себя судит. Это позволено и букашке, рождённой ползать. Окуджава предлагает всем «муравьям» равняться на себя, «муравья московского». Его философия: лови мгновения и не особо стесняйся. Наши грешки – это ничего, это дело житейское. Малое зло не считается злом, потому что есть зло великое – тирания, мрачная громада государства с его войнами, пафосом и фанатиками. Если мы в великом зле не участвуем, мы чисты и прекрасны. «Мы крылья белые свои почистим».
На сайте «Песни Булата» поклонники Окуджавы всё договаривают до конца. Вот типичное воспоминание о себе, любимом, в эпоху СССР: «Я, живший в той стране, свидетельствую, что общественное мнение не порицало ни браконьерства, ни таскания инженерами, мобилизованными на колхозные работы, овощей и фруктов с колхозных полей. Не зазорно было и проехать «зайцем» в общественном транспорте. Иными словами, если что-то «воровалось» у государства, людьми это не воспринималось, как нечто безнравственное. Почему? Да потому что само государство воспринималось именно как нечто безнравственное, бессовестное».
Так истинные поклонники Окуджавы решали нравственные проблемы вчера. Можно представить, как они их решают сегодня. Да им просто необходима ужасная власть – «безумный султан» или «партия жуликов и воров». Чем ужасней правители, тем глуше голос собственной совести. Не дай бог, власть изменится и исполнится высоты. Тогда исчезнет и оправдание. Логика же проста: делай что пожелаешь, а потом бери гитару и очищайся высокой песней про сволочей наверху. Булат Шалвович – это великая пристань для подобного рода публики. Он для неё и поёт.
Окуджава прекрасно понимал своего потенциального слушателя, этого прозябающего и погружённого в банальную суету человека. Того самого человека, чью душу истерзали официальные лозунги и героические примеры. Того самого человека, которого тянет сбросить с себя весь этот груз (культов, смыслов, избыточно умных фраз) и удовлетвориться простыми желаниями. Он видел, что его становится много. Нужно было найти для него какие-то правильные слова. И тогда он выползет из норки своей и придёт на концерт, где возьмёт за руки обретённых «друзей», и станет раскачиваться. Он испытает оргазм псевдоколлективизма, минутную гордость от того, что влился в некое праведное и тонкое «мы». Он пропоёт лживый гимн, не заметит лукавый образ, в него включённый (утопленницу Офелию), а потом убежит домой темнеющей улицей – вернётся в своё одиночество, свою тоску, отныне озвученную некой сладостной нотой. И уже навсегда окажется к этой ноте привязан.
«Держава! Родина! Страна! Отечество и государство!
Не это в душах мы лелеем и в гроб с собою унесём,
а нежный взгляд, а поцелуй — любови сладкое коварство,
Кривоарбатский переулок и тихий трёп о том, о сём».
Окуджава не был сумасшедшим, чтобы объявить: мы жалкие атомы, обречённые рассеяться и исчезнуть. Мы псевдоинтеллигенция, нашедшая удобную нам правду о человеке и государстве. Мы осознали нищету своего духа и хотим прожить свою жизнь без тревог и всяческих «восхождений». И каждого, кто вовлекает нас в борьбу, социальную работу и нелепое «восхождение», мы объявим безумцем, пособником «султана» и врагом человечества. Мы отобьёмся от этой «армии врагов». Мы разгоним их звуками нашего гимна. А потом уснём, не досмотрев «Санта-Барбару».
Он не был сумасшедшим, чтобы так петь. Не хочет мелкий человек жить с клеймом обывателя. Ему нужно себя уважать. Он хочет услышать про свои чистые помыслы и белые крылья. Поэтому бард про эти крылья и пел, объявляя свою паству «братством единомышленников». Он пел про «прекрасное и высшее», о котором не имел представления. И паства, понимая не больше, чем бард, с удовольствием за ним повторяла. Он тонко обслуживал это псевдосообщество, заполняя его кричащую пустоту некими горделивыми звуками.
Как пастырь, Окуджава усердно работал над собственным образом – гиппергуманиста (так в оригинале. ДПМ). Его послушать – нет на земле большего добряка. На это повелись очень и очень многие, включая людей вовсе не мелких. Ну, как было не проникнуться подобными строками:
«Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь своё сердце настрою,
А иначе, зачем на земле этой вечной живу?»
Сегодня, когда открылись глаза на всех без исключения добряков, слушать Окуджаву мучительно. Ты просто видишь приёмы. Видишь, как бард привлекает внимание гуманистической нотой, а потом вкачивает в сознание тоску, апатию, отстранённость. Как он спекулирует на теме войны. Как, пользуясь доверием к слову фронтовика, описывает то, чего не мог видеть, и наполняет фронтовую лирику плохо скрытой издёвкой. Как он под видом пацифизма протаскивает идею капитуляции и доходит в этом до крайности: рисует образ абсолютного зла («чёрный мессер») и говорит, что не желает с ним драться. Как противопоставляет ужасным генералам, думающим о войне, правильных лейтенантов, думающих о своих женщинах. Как он лукаво критикует «застой» с точки зрения революции – поёт про «комиссаров в пыльных шлемах», а потом отрекается от них по звонку политического будильника. Как постоянно намекает на некое посланное ему знание, а потом обманывает ожидания, напуская тумана. То есть просто играет на комплексе невежественного человека, который страшится признаться, что не уловил, о чём звук. Ты понимаешь цену строкам, предназначенным для женского слуха. Ты видишь личную технологию соблазнения – напеть даме, уставшей от грубой реальности, нечто для неё удивительное и тем покорить. Ведь не трепетные песни про «Ваше Величество» отражают истинное отношение барда к женщине, а шлягер «Старый пиджак», который мог состряпать только насытившийся «победами» хам.
Однако, есть и другое. Окуджава постоянно поёт о смерти. Десятки стихов и песен словно написаны живым мертвецом, полностью сконцентрированным на теме ухода из жизни. У него запахом тления, обречённостью пронизано всё, включая знаменитые гимны. Это магистральный мотив его лирики. Бард считает дни, считает «мгновения», и обречённо смотрит на трепещущий огонёк собственной жизни, уже не способный ничего осветить.
«Горит пламя, не чадит,
надолго ли хватит?
Она меня не щадит –
тратит меня, тратит.
Быть недолго молодым,
скоро срок догонит.
Неразменным золотым
покачусь с ладони.
Потемнят меня ветра,
дождичком окатит.
А она щедра, щедра –
надолго ли хватит?..»
Показательно то, что заканчивается Окуджава как бард ровно тогда, когда тема смерти оказывается исчерпанной. Он просто замирает у телевизора, тупо смотря сериалы. Его творчество напоминает кардиограмму спящего человека – ровные словесные колебания, ноль эмоций. Крайне редко он огрызается на происходящее, тут же убеждая себя не поддаваться, а говорить о приятном. Остатки вдохновения рационально направляются в необходимые адреса. Бард знает, что влиятельный сосед обязательно позовёт в гости, и загодя работает над песенкой в его честь.
Какая-то великая ирония судьбы заключена в том, что поэт уходит из жизни не с именем Пушкина или пронзительным откровением на последних листах, а с именем Чубайса и жадным описанием кайфа в Париже. Вот уж действительно - каждому своё.
Две песни
Две традиции существуют в авторской песне. Первая тянется от Анчарова к Высоцкому, а от него – к Башлачёву. Это живая нить, где рвутся к истине и вглядываются в трагедию, где покоряют вершины и ищут источник надежды, где смеются, но не насмехаются.
Вторая тянется от Окуджавы и Охрименко к Клячкину и Бачурину, а от них – к Гребенщикову и Фёдорову. Это мёртвая нить. Здесь поют о высоких чувствах и принципах, а потом всё предают и соединяются с конформизмом. Здесь глумятся и исторгают низкие истины, бравируя своей «природность», своей слабостью и своим пессимизмом. Здесь звучит нота абсолютного отчуждения. И здесь воочию отражена воля к смерти.
Эти песни («от Михаила» и «от Булата и Алексея») рождены разной любовью. Одна направлена вовне, а другая – исключительно на себя.
И ничего этой, другой, песне не нужно, кроме комфорта сознания, который обеспечивают проклятия в адрес прошлого и модные мировоззренческие клише. Она лукава и до предела эгоистична. Она наполнена симулякрами – имитацией чувств, имитацией убеждений. Она дышит обманом.
Именно поэтому эта песня и оказалась бесчувственной к происходящему в девяностые – слепа и глуха ко всему, что могло извлечь из покоя. В период потрясений, когда от кумиров ждали настоящего слова, в этой песне зазвучала нота освобождения – от осознания прошлого и настоящего, от борьбы, веры и долга. И от любви к чему-либо, кроме себя. В ней зазвучала позорная нота умиротворения и аристократической отстранённости от проблемного бытия, шума кипящей улицы и захлестнувшего страну горя. Вдруг выяснилось, что авторская песня способна быть просто звуком, музыкальным и поэтическим упражнением, а все красивые принципы, которые она исповедует, – лишь фиговый листок, прикрывающий срам.
Именно поэтому эта песня так полюбилась «принципиальным скотам, скованным своими гневными вонючими страстями», как говорил Анчаров. То есть мёртвым душам. Она очень быстро сделалась жалкой: стала вымаливать ещё одно лето, ещё один солнечный день, глоток воздуха, встречу, взгляд, поцелуй. Её будущее оказалось удивительно предсказуемым. Она скатилась ровно туда, куда и должна была – в постмодернизм. И здесь приобрела формы уже демонстративно уродливые.
Автор выбрал четыре имени в Обществе мёртвых бардов – по числу всадников Апокалипсиса. Но имён этих «до и больше». Это живую нить тянут немногие, а мёртвую – легион. Уж очень эта традиция приятна и прибыльна. Уж очень здесь хорошо, узнаваемо, модно. Здесь тебе и барды-тяжеловесы из далёкого прошлого, и стебущийся молодняк. Здесь тебе и Борис Борисович с его вялым стёбом и медитациями, и Леонид Валентинович с его упрямой дегероизацией и сладкой, как мёд, апатией. Здесь тусовка, накрытый стол и приятные звуки. Здесь уютно и не напряжно. А что ещё нужно для счастья?
Просмотров:7743 Комментариев:7
15 Александр Коломыцев 31 Авг 2014 12:44:35
Стирание границы между добром и злом, потакание мутным силам - это у "мертвых" бардов. Даром отличать правду от неправды, чувствовать убаюкивающие, удушающие тиски фальши, обладают не многие. Валерий Рокотов отделяет зерно от плевел. Очень нужен такой анализ, чтобы понимать кто есть кто, с какой целью и зачем создает звуки голосом и инструментом. "Мертвые" барды проповедуют равнодушие и конформизм, апатию. Их рифмы сотрутся, станут не нужны. А Высоцкого и Башлачева будут слушать.
Ссылка
0 Александр Коломыцев 1 Сен 2014 14:01:06
У Макаревича на концертах зажигалками имитировали свечу, подпевали. Кумиром был. А третьего дня, взял и записался в общество мертвых музыкантов. Зачем? Бабки кончились? Вряд ли. «…Популярности ищет?» Наверное. И чихать хотел, что о нем подумают, за кого примут. Тем и открыл подлинную личину. Предал. Впрочем, Адабашьян диагноз поставил.
Рокотов не об отсутствии у Окуджавы душевных песен говорит, а о его вялости, слабости гражданской позиции. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином… Ну ладно, гражданин купил порно, гражданин идет в стриптиз. Ну, окунулся. Но «…Поэт в России больше, чем поэт… ! Вынырни, воспрянь, ударь стихом по пошлости, струной по слабости, покажи ..даль светлую. Не выдюжил. А показал:
… прекрасна соседка, что мимо прошла.
Ах, как она мило с тобой говорила
И в гости звала…
И чему тут завидывать?
Ссылка
15 Виталий Веселовский 1 Сен 2014 14:17:13
Александр Коломыцев: "<… прекрасна соседка, что мимо прошла. Ах, как она мило с тобой говорила
И в гости звала…>
И чему тут завидывать?"
;) Как чему? :D
Спой лучше, а Рокотов подыграет.
Hm F#7
Глаза, словно неба осеннего свод,
Hm
и нет в этом небе огня,
H7 Em
и давит меня это небо и гнет -
Hm/F# F#7 Hm
вот так она любит меня.
Прощай. Расстаемся. Пощады не жди!
Всё явственней день ото дня,
что пусто в груди, что темно впереди -
вот так она любит меня.
Ах, мне бы уйти на дорогу свою,
достоинство молча храня.
Но, старый солдат, я стою, как в строю...
Вот так она любит меня.
Ссылка
-15 Александр Коломыцев 1 Сен 2014 16:38:48
Виталий, да не в тему. Не соберете вы здесь аудиторию. Уровень другой. Не торопитесь в "Общество МЕРТВЫХ бардов", дай вам Бог здоровья.
Ссылка
0 Лев Николаевич Игошин 4 Сен 2014 23:02:51
У меня есть поэтический глаз и слух — не жалуюсь. Сим примите несколько маленьких суждений.
У меня есть поэтический глаз и слух — не жалуюсь. Сим примите несколько маленьких суждений.
1.
Окуджава хорош во многих ракурсах, а их множество.
Булат Окуджава видел через магический кристалл.
Он был нервом своего времени.
Булат не был ортодоксальным патриотом.
Зато он был славным патриотом своей страны.
Он написал лучшую песню о войне, «Вы слышите грохочут сапоги…».
Этого не выразить ни какими монументальными средствами, насколько величествен Окуджава в русском патриотизме. Валерий Рокотов вероятно слабо представляет, что солдат Окуджава, в отрочестве добровольцем ушедший на войну и прошедший её всю от звонка до звонка, жил ещё не одно десятилетие в стране военных калек и психов. Когда замороженные души оттаивали. Их выразил поэт. «А боль, что скворчонком стучала в виске, стихает, стихает». Причём при безбожии, не упоминая об этом, он всё же уповает на высшие силы:
«У поэта соперников нету
Ни на улице и ни в судьбе.
И когда он кричит всему свету,
Это он не о вас — о себе.
Руки тонкие к небу возносит,
Жизнь и силы по капле губя.
Догорает, прощения просит:
Это он не за вас — за себя.
Но когда достигает предела
И душа отлетает во тьму…
Поле пройдено. Сделано дело.
Вам решать: для чего и кому.
То ли мёд, то ли горькая чаша,
То ли адский огонь, то ли храм…
Всё, что было его, — нынче ваше.
Всё для вас. Посвящается вам».
Мы жили в жестокий век, но с понимающими поэтами.
2.
«…И почтальон сойдёт с ума, разыскивая нас». Красивая и странная слащавость.
3.
Булат Окуджава был выразителем. Да, выразителем был.
У меня в коллекции три долгоиграющих пластинок с напевами Булата.
Этих его песен, сопричастных с моим сердцем, в сто раз больше, чем чего-то из всех наших бардовских песен.
4. Сейчас я сделаю некоторое, смущающее меня, признание.
Без музыки не было бы того величия поэтики ни от Окуджавы, ни от Высоцкого. А только почему-то во всех окуджавских моих пластинках не указано композиторское авторство.
В сборнике «Ваше благородие, госпожа удача», Булат Окуджава (М, ЭКСМО, 2002) есть странички воспоминаний Исаака Шварца.
Цитирую его «иносказание» (в кавычках — моя трактовка). «Самым для меня большим комплиментом было то, что все были уверены, что мелодию «Капель датского короля» сочинил я, а не Булат! (Обратите внимание на восклицательный знак. Курсив мой). Впрочем, вся наша дальнейшая песенная «одиссея» — а на стихи Окуджавы я написал свыше тридцати песен — шла в таком же духе. Шварца не знал никто. Окуджаву знали все. Моё композиторское самолюбие подвергалось испытанию…».
Моё смущение здесь не для того, чтобы В. Рокотов добавил его в свой порицательный актив, будто место поэта, прозаика и певца не между подворотнями и академическими подмостками, а какое-то, непонятно, но другое. Отсюда, знать-то, неразличимое — бедный Булатик!
Ссылка
0 Алексей Мельников 6 Сен 2014 09:53:35
"Не сотвори себе кумира"(С)- и обломки идола после его падения не поранят тебя.
А мы чота всегда искали "восхищаться". Может, из-за того, что мыслим не словами, а образами. А концентрированные в произнесенных словах образы не расплывчаты, как обычно, а заставляют вглядываться в их грани (границы), видеть из резкую красивость на фоне размытой дали.
А ща и получили. Макар, Окуджава. Обычные люди с обычными заблуждениями и желающие публичности. У кого-то больше, у кого-то меньше.
А Владимир Семёныч- тот исключение из правил.)))))))))))))))))
Ссылка
-15 Лев Николаевич Игошин 7 Сен 2014 01:03:04
Милостивый сударь от рода Мельника! Безоговорочная просьба, не лазить сюды, коль не понимаешь проявлений не такой уж и тонкой иронии, чтобы её уж вовсе не понимали не блещущие умом!
Булат Окуджава как поэт полифоничен и велик. Стало быть, он не весь в единственном свойстве, будто бы угодным обывательскому мурлу в переоценке новых времён. Не видеть его тысячу неповторимых поэтических строчек, значит, то же самое, что манерно восхищаться Тютчевым.
http://lgz.ru/blog/Valeriy_Rokotov_blog/obshchestvo-myertvykh-bardov-chast-4/
Обсудить на форуме |
Письмо авторам
|
