Хвар: официальный личный сайт
    
 
Главная   Статьи (774) Студия (5163) Фотографии (314) Новости   Контакты  
 

  Главная > Новости > Так кто придумал Телемост?


Так кто придумал Телемост?

ВОЛЬНЫЙ СЫН ПРЯМОГО ЭФИРА
Мистеру «Обаяние» российского эфира — 70 лет

Владимир Владимирович с внуком Гошей. (Фото Виктории Ивлевой)

52 года он говорит по-русски. Из них 34 — по радио и телевизору. По факту рождения он может стать президентом США. Ограничился пока постом президента Академии ТЭФИ. «Новая» поздравляет любимого телемастера с юбилеем, а заодно и с первым апреля и предлагает отныне читать аббревиатуру ВВП как Владимир Владимирович ПОЗНЕР.

— Вы приехали в Россию 18-летним. Кто вас учил русскому языку?
— Да никто. Дома у нас говорили только по-французски. Ходил в кино, раз двадцать смотрел «Александра Невского», «Молодую гвардию» — и влюбился в Нонну Мордюкову, в чем и признался ей много лет спустя в эфире. На что она среагировала достойно: «Женись!». Ну и книжки, разумеется.
— Какие?
— Первая, которую прочитал по-русски, была, представьте себе, «Овод». Начинается она, между прочим, по-итальянски, так что легкая путаница возникала. Но ничего, в университете вступительное сочинение написал на пять баллов.
— На биофаке еще застали разборки с генетикой?
— На излете, 54-й год. Лысенко пришел на лекцию — его освистали. Выгнали из аудитории Лепешинскую с ее бредом, что «из неживого получается живое».
— А как из биолога получается журналист?
— Случайно. Постепенно. Думал: раскрою-ка, черт возьми, тайны мозга! Но уже к третьему курсу понимал, что нет. Не ученый я. Когда мне сказали, что есть некое место в АПН, — я туда бросился просто сломя голову. Это была главная редакция политических публикаций. Что это такое, я понял только через два года. В военкомате тетка смотрит мое военное дело: а, из КГБ! Кто — я из КГБ?! Значит, два года я работал в чисто гэбэшном подразделении, вообще не подозревая об этом. Ну я и ушел — в апээновский журнал «Совьет лайф».
— Тоже, прямо скажем, не самый чистый источник…
— Журналистики в чистом виде тогда вообще не было, не вам рассказывать. Пропаганда. Старались не врать, но…
— Умалчивать. Тоже, конечно, тонкое искусство. Но пропаганда — все-таки суррогат журналистики, разве нет?
— Я занимался пропагандой довольно много лет и, при наличии убеждений, считаю это вполне достойным и даже увлекательным занятием.
— Откуда у вас, американца, взялись советские убеждения?
— Именно оттуда. Я очень хорошо знаю капитализм, и поверьте мне, это глубоко несправедливый строй. И я далеко не его любитель. Хотя, как говорил Черчилль, ничего лучше пока не придумали. Это, к сожалению, правда.
— Когда вы вступили в партию?
— В 67-м.
— О, 33 года — сакраментальный возраст! Время постижения истины?
— Ну, до истины мне было далеко. Как, впрочем, и сейчас. Хотя над этим своим вопросом с партией я мучился довольно сильно. С одной стороны — парень я идейный, с другой — уж очень многое мне не нравится… И один мой старший товарищ, между прочим, латышский стрелок, сказал: «Володя, если ты хочешь что-то изменить, это надо делать изнутри».
— Господи, неужели даже вы питали эту иллюзию?
— О, я-то как раз был крупным специалистом по иллюзиям. Вот сейчас я перевожу свою книжку, которая так и называется: «Расставание с иллюзиями».
— Она написана по-английски?
— Да, и ценой ужасных мучений. Потому что я разбирался в этой книге с собой и со своим отцом. И эти разборки один на один с листом бумаги были очень тяжкими. Куда мы идем, способны ли вообще учиться?
— Это не иллюзии, это вопросы.
— Но когда-то я отвечал на них: да, да, да… Теперь понимаю, что был слишком… оптимистом. Ведь русский взгляд депрессивен: все плохо, и всегда будет плохо. Я так не считал, верил в разум… Но с возрастом я разочаровываюсь в человеке. Теряю веру в его здравый смысл.
— Танец с граблями?
— Да, во всем мире. Причем грабли все наращивают разрушительную мощь… Наступишь — голову оторвет. Почему люди не накапливают опыт? Почему генетическая память не передает, что вот так делать не надо, это проверено, это катастрофа…
— Это вопрос пропагандиста или биолога?
— Обоих. Я по образованию физиолог человека, поэтому вопрос о мозге, об этом уникальном аппарате, который работает на два процента, меня мучает. Условные рефлексы не передаются. Значит, наш опыт — это условный рефлекс? Значит, мы — как собака Павлова?
— А что за тяжелые разбирательства с отцом?
— Я не хотел здесь жить. Как он вернулся сюда к себе домой, уехав четырнадцатилетним из Петрограда, так я хотел к себе, в Нью-Йорк, хотел к себе домой. И он сказал мне, что, если я только рыпнусь, он заявит куда следует — и меня посадят.
— Как он вообще рискнул вернуться?
— А как все сторонники Советского Союза — не верил ничему. К счастью, мы приехали уже в декабре 52-го. А Усатый дал дуба в марте. Я до сих пор праздную 5 марта. Чуть раньше — папу, конечно, расстреляли бы, а нас всех посадили.
— Владимир Познер-старший был крупным продюсером. А вы никогда не пробовали себя в кино?
— Нет. Хотя, между прочим, получал приглашения — от Марлена Хуциева, в «Заставу Ильича» и «Июльский дождь». И в театр — в старый «Современник», на главную роль в спектакле «Двое на качелях».
— Ого! Впрочем, мне рассказывали, что вы были первым красавцем Москвы. Странно, что вы не пошли в кино.
— Папа уберег. Очень меня остерегал: не суйся, говорит, в этот гадюшник — там сплошная зависть, грызня и подсиживание.
— Ну да. В отличие от пропаганды. Он так и не расстался с иллюзиями?
— Мы никогда с ним об этом не говорили. Признаться в такой ошибке человеку бывает не под силу. Но я думаю, под конец он все-таки понял. Хотя он всегда оставался убежденным сторонником социализма. Как и я, всему находил оправдание. Да, тяжелая страна; да, не было никогда здесь демократии и свободы; да, менталитет у людей ущербный, но в такой стране добились поголовной грамотности и так далее… Такая система аргументации…
— Но каким бы убежденным сторонником социализма вы ни были, трудно поверить, что «с вашим сердцем и умом» вы оставались таким уж бестрепетным монолитом…
— Это правда. Монолит довольно потрескавшийся…
— А первая трещина?
— 68-й год. Думаю, как у многих.
— Но вы ведь не ушли из АПН?
— Нет, я думал, что все еще можно изменить. Что он возможен, этот «социализм с человеческим лицом». Между прочим, я до сих пор убежден, что Запад не хотел этого допустить точно так же, как и Советский Союз. Потому что против такой модели возражать невозможно: свобода плюс социальные гарантии. Все переживания Запада по поводу вторжения в Чехословакию — вранье, крокодиловы слезы. Им только этого и надо было. Ведь какой колоссальный пропагандистский маневр! А я мечтал о таком «социализме».
— Вы до сих пор полагаете, что это возможно? Причем не где-нибудь в Швеции или в Кувейте, а у нас, с нашим знаменитым менталитетом?
— Теперь я думаю, что социализм вообще никаким быть не может. Это как лабораторный человек Франкенштейна. Его придумали, а он не работает. Ни «справедливый» — никакой.
— И эта ваша «трещина» 68-го года… Она не мешала вам работать?
— Я ее, конечно, всячески заклеивал. И, к счастью, не должен был эти события комментировать. А когда я работал уже на Гостелерадио и меня не пускали на внутренний экран — это тоже было счастье. Потому что если бы я оказался политобозревателем, то моя судьба сложилась бы так же, как у всех политобозревателей тех лет.
— То есть вам бы пришлось не только умалчивать, а врать уже напропалую?
— Возможно, я делал бы это лучше, чем многие из них.
— То есть врали бы честнее? Искреннее?
— Я не антисоветчик. Но, повторяю, судьба меня хранила и, в отличие от них, не дала полностью отождествиться с системой. И теперь, когда система, надеюсь, умерла, — все они тоже, в общем, превратились в политические и профессиональные трупы.
— А вы оказались рупором гласности.
— Ну, я свою роль не преувеличиваю. Хотя первый телемост Ленинград — Сиэтл был первым настоящим примером гласности на телевидении.
— А кто вообще придумал телемосты?
— Это не один человек. Там многие приложили руку, и я в том числе. Была группа людей — советских и американских, которые просто по-настоящему испугались того напряжения, которое сгущалось между нами, когда прекратились всякие отношения: спортивные, научные, культурные — все кончилось. Империя зла, все такое — война могла начаться очень легко. И был такой Иосиф Гольдин, он умер совсем еще молодым человеком… И была у него мечта. Во всех крупных городах мира поставить гигантские телеэкраны. Люди всего мира видят друг друга. И не только видят. Они могут общаться, разговаривать, махать друг другу… И тогда мир станет другим. Потому что когда ты уже видишь человека, видишь его детей, то он для тебя уже не отвлеченный «китаец», «русский», «араб» — а живая душа. Я думаю, он был прав.
— Однако не все телемосты, я слышала, были так дружественны и прекрасны. Скандал с Шевченко совсем не работал ни на солидарность, ни на разрядку, ни на смягчение нравов. Да и вам изрядно повредил?
— О, это было намного раньше. Еще на Иновещании. Американцы не сообщали, кто будет на том конце. И вот, не угодно ли: тема — избрание, с позволения сказать, Андропова. Среди участников — бывший советский дипломат Аркадий Шевченко, перебежчик. И я узнаю об этом в эфире. И понимаю, что все, кранты. Потому что разговаривать с ним я вообще не имею права. Запрещено. Ни матом послать не могу, ничего. Что мне делать? Встать и уйти? Как объяснить это американской аудитории? Испугался? Невозможно. Я понимаю, что дорабатываю свои последние минуты в Гостелерадио, Шевченко отрабатывает свой гонорар, по полной обкладывая КГБ со всех сторон. Должен последовать мой комментарий…
— И что же вы сказали?
— Сказал, что вообще не люблю предателей, ни ваших, ни наших. А этот человек — он предал не только свою страну, что, на взгляд многих, может быть, и похвально. Он предал свою семью. И, когда он остался в Штатах, его жена — повесилась. (Надо понимать, что такое семья в системе ценностей американцев.) И я с таким соотечественником не то что разговаривать — я с ним на одном поле… не сяду.
— Что, так и сказали? По-английски?
— Ну не по-китайски же. Возникла некоторая пауза. Потом я увидел, что Шевченко сидит, закрыв лицо руками…
— Владимир Владимирович, но это же запрещенный удар…
— Это политика. И мы, политические животные, не были травоядными… К тому же у меня не оставалось выхода, и не надо думать, что это добавило мне популярности у начальства. На следующий день, в девять утра, меня вызывают к Лапину. Сидит этот крокодил. Все зампреды — весь синклит. Лапин смотрит на меня с плохо скрываемым отвращением: «Как вы могли разговаривать с такой мразью?». А по-моему, говорю, я правильно сделал. «Нет, вы неправильно сделали и вообще не доросли до такой работы». — «Значит, я могу быть свободен?». И тут он просто багровеет: «А вы знаете, что наша работа — как у сапера, ошибаемся один раз?!». Тогда я сказал: «Я к вам нанимался не сапером, это во-первых. А во-вторых, сапер знает, что свои постараются его вытащить. А мы знаем, что именно свои постараются утопить».
— У вас ведь было на Иновещании особое положение?
— В те годы существовал так называемый потолок: гонорары составляли строго определенный процент от вашей зарплаты. Плюс обеспечь внештатных авторов. А я писал ежедневный комментарий. Каждый день по три минуты. И освобождался от внештатников. И — никакого потолка.
— И без цензуры?
— Ну конечно! Я ведь писал по-английски. Без главлита — раз, без потолка — два, без внештатников — три. Конечно, особое положение.
— Но когда человека ставят в такое положение, на него в чем-то рассчитывают… Особенно когда речь идет о Лапине.
— Когда меня выгоняли с Гостелерадио за то, что в 80-м году я назвал Афганистан ошибкой, о которой мы будем жалеть, Лапин сказал: «Выгнать Познера — не фокус. Но кто будет работать?». Он был человеком очень тяжелым и, я думаю, плохим, и антисемитом зоологическим… Но это был — Дракон. А остальные — генрихи, бургомистры, шпана. А если вы намекаете на мою связь с некой конторой, я бы уж, наверное, был выездным…
— Я намекаю совсем на другое. Может быть, нашим медийным руководителям нужен был человек, который закрывал бы нишу цивилизованного пропагандиста?
— Хорошая мысль. Но знаете, в советское время именно на Иновещании были блестящие люди. К тому же носители языка, люди оттуда, то есть убежденные, работавшие не за партбилет, и поэтому их пропаганда совершенно по-другому звучала. А наши? Из Иновещания пришли Влад Листьев, Любимов, Миша Осокин, Захаров… Элита. Там по-другому мозгами надо было шевелить. И другие мозги формировались.
— Какие?
— Такие, которые работают, возможно, не на два, а на четыре процента…
— Всю жизнь вы — в прямом эфире. Это отражается на самоощущении?
— Такого драйва, выброса адреналина не дает ни одна форма. Что, в конечном счете, омолаживает чрезвычайно. Говорю как физиолог.

Алла БОССАРТ
01.04.2004

Добавлена 28.03.2024 в 11:46:59

Обсудить на форуме | Письмо авторам



Последние новости:
 

  Новости после долгого перерыва

  Калмыки приглашают на Тибет

  77-й (!!!) слёт куста "РЕКС"

  Фонд Кудрина взывает к журналистам


  Все новости >



Нашим читателям

  • Вопрос - Ответ new

  • Контакты: письмо авторам

  • Карта сайта

  • Последние статьи:
    Последние новости:


    Работа над ошибками




     

     Keywords: хвар | экопоселение | кругосветка | Хилтунен | футурология |

    Хвар: официальный личный сайт © Хвар.ру Наткнулись на статью той самой Алы Боссарт, которая в 1969-м опубликовала в



    Индекс цитирования

    Движок для сайта: Sitescript