Хвар: официальный личный сайт
    
 
Главная   Статьи (774) Студия (5163) Фотографии (314) Новости   Контакты  
 

  Главная > Статьи > Архив. Газеты, журналы. С осени 2005-го и до как чего останется. Эпоха тотального индиго.


Из детской памяти вернись...

1973. Оперативка моя с начала семидесятых была "Комсомолкой" забита, а выковыривать из глубин подсознания именно журфаковские детали и запахи хорошо бы, опираясь на какие-то памятные предметы, но у меня архив тех лет сожгли в девяностых изверги вместе с кораблями моими многострадальными (это когда мы всякие идеи из "Розы мира" пытались в затоне у "Автозаводской" в жизнь воплотить), кстати, не исключено, что эти андреевские тексты мне в руки впервые попались именно с подачи Елизаветы Кучборской, она со мной частенько вела какие-то необязательные разговоры - я был мал, не всё понимал, но мне казалось, что она одинока очень, и я из вежливости слушал. Она мне советы давала, как с ума не сойти от перенапряжения - у неё в жизни был период, когда она металась между двумя вузами и работой: прибегала домой, включала на кухне кран на полную мощность и совала голову под ледяную струю...Из своей догазетной жизни на журфаке четче всего помню поездку на первом курсе к Сухомлинскому и потом дружбу с ним до самой его смерти в сентябре 1970-го. И как нас на крыше кинотеатра арестовали 1 мая? И как в казематах книги воровал из спецхрана. И И как Школу Будущего проектировали в Щёлково? Из лекторов помню почему-то недолгих Архипова, Леваду, с Шахиджаняном общался, хотя он, обормот, меня тогда ни с Симой не знакомил, ни с "Комсомолкой", хотя в книге своей "Мне интерсны все люди" что-то такое насочинял про меня. Но зато, помню, мы подружились с его подачи с Юрием Никулиным, и тот меня несколько раз полушутя, но настойчиво уговаривал завязать с журналистикой и пойти к нему в цирковую студию. Помню, что меня - где-то в эти годы ил чуть позже - привлекали по шефской линии к чтению лекций в цирковом училище и было смешно: у них там не зал, а арена, микрофоны не предусмотрены, и меня старый шпрехштальмейстер учили искать ТОЧКУ, в которую и надо орать, и я крутил башкой, попутно неся какую-то околесицу - то ли политинформацию, то ли "Марксизм и эстетика", хотя, я думаю, это все-таки уже было от "Комсомолки",вряд ли бы студенту такое доверили. Хотя, впрочем, я был чего-то там профорг, руководил каким-то подразделением студенческого научного общества, и даже учинил скандал на конференции, где какой-то хмырь-старшеклассник, от собственной смелости пьянея, полез поносить тоталитарного Макаренку и пенял примером гуманиста Сухомлинского. Я тут ка-а-к взвился, и начал размахивать личными письмами Василия Александровича ко мне, где он себя учеником Антона Семёновича называл. Тот парень не ожидал с этой стороны нападения. как-то сник, начал извиняться и на "Вы" - "Вы же понимаете, что я хотел подчеркнуть ценность и личности тоже, а не только коллектива ..." А сам всё оглядывался, кто из преподавателей слушает и как реагирует. Про свой поход к ректору Петровскому с демонстрацией протеста по поводу Дома нового быта я вроде рассказывал? И как бедного Засурского довел до предынфарктного состояния в отместку за его наезд на Клековкину? Ему принесли какое-то перехваченное органам ее письмо, гле она то ли факультет костерила, то ли рассказывала. как Засурский на цыпочках чай таскал то ли в Ленинскую аудиторию, то ли в коммунистическую то ли Зимянину, то ли Замятину. А довел я его до приступа на семинаре какими-то дерзкими и политически невыверенными суждениями по поводу Биафры, чего она мне тогда далась, не помню, но как-то так хлёстко с Ясеном спорил, Он дядька был либеральный, на меня не крысился - может, в память об отце и дядьке? Деда-то он, по-моему, не знал, хотя всякое могло быть. Но к старости он меня уже явно путал с кем-то из стариков, руку жал, как однажды Молотов в какой-то спецбольнице, куда мы с Шахиджаняном по каким-то его делам приперлись, а коридором Вячеслав Михайлович шел пол ручку со своим Альцгеймером, или что там у него в старости было. Он мне долго руку тряс и спрашивал про какую-то диссертацию, а Шах, зараза, поддакивал и лыбился. Он меня часто во всякие нелепые ситуации втягивал - чтобы английскую невозмутимость воспитать, кстати, хорошая школа помогло. Когда я в командировке в Одоев с лошади свалился (В.В. Учёнова потом об этом подробно писала в своей книге "Беседы о журналистике") и я лежал в сельской больнице, Шах смотался к К. Симонову и Шостаковичу, подписал у них телеграммы соболезнования по поводу молодого журналиста (меня то есть) и отправил первому секретарю Тульского обкома партии. И там такое началось, что я потом не знал, куда деться какие-то делегации школьников с матрешками-поварешками, Ленку на машине чуть не в палату ввезли, райком партии на ушах стоял - но это длинная история, (кусок про "Проходной балл" где-то в электронке пока затерялся, там в конце речь шла о том, как Хвар и другая несправедливо обиженная плбедительница приковали себя а приемной замминистра всшег и срелнего спеуиального образования) ПРОДОЛЖАЮ. 16.34 конец про нас с Юлькой - прометеях приковаввшихся. О нацболах еще никто не слышал, как реагировать на акты гражданского неповиновения со стороны вундеркиндов не знали, зам.министра поспотыкался о нас ушами(мы орали громко) и ногами (батарея была на проходе) и начал, чертыхаясь, звонить по вертушке ректору МГУ. мы этот разговор слышали. Там они какую-то туркменскую квоту переиначивали, кто-то, знать, не доехал на верблюде до журфака - кстати, потом, пять-шесть спустя было много слёз на распределении - в Ашхабад на ликвидацию кадровой прорехи отправляли даже отличниц, а они не хотели в пустыню и отчаянно завидовали нам с Андрошиным, которые автоматом въехали в штат "КП" и "Правды", потому как давно уже там работали, посещая журфак формы для. Но поскольку я был тоже круглый отличник (кроме военной кафедры, но та оценка в диплом не шла, так что мне Хохлов вручил красивую книжку и даже зачем-то сказал на сцене "Спасибо", загляну в глаза - наверное, имелся в виду подлинный, древний смысл: "Спаси (тебя)Бог!", а сам вот не уберёгся в горах... Теперь про мой "второй журфак". Маня на первом курсе не пускали ни в тусовку выпускников московских элитных школ, ни в мужскую погонную компанию. Анекдотов я не знал, и даже однажды сильно опозорился, давясь о смеха пересказав с сортире что-то такое детсадовско-бородатое про "полну жопу огурцов", и нормальные решили, что я того, типа будущий мудак (в словаре неолологизмов написано "М. Старый надоедливый неудачник", а в каком-то русско-узбекском - клянусь, сам видел! - "Мудак - это очень глупый человек с большими яйцами"). Москву я кое-как знал, приезжал сюда на школьных каникулах к бабушкиным братьям мидовскому дяде Пете и военно-космическому дяде Вите, робея в роскошной, как тогда казалось дяди-петиной квартире на Кутузовском, 26, рядом с Брежневыми, пьяненькая Галя заползала на кухню к моим двоюродным теткам, которые детство провели в Канаде и теперь путались в пространстве советского бытия - но одна работала в школе глухих, а другая и вообще - в морге и на скорой помощи. Кстати, в морге машинисткой работал потом и один из наших с Мариничевой воспитанников по "Алому парусу" - Андрей Максимов, ныне самый шевелюристый телеведущий "Ночного полёта" на канале "Культура" и сын автора книги про Камо. Знать, зачем-то это и нужно кому-то...моргать и перемаргиваться с ноосферой. У нас с Глебом Олеговичем Павловским общего не так много - разве что профессия наших мам. Его работала гидрометорологом на югах, а моя - нам Ледовитом океане в полярном НИИ под названием ПИНРО (мы одно время жили там, отец после ВПШ стал собкором "Советской России" в Мурманске, ходил на Шпицберген и еще куда-то, но песен, как Визбор, о ЗФИ не написал, наличие у него второй де-факто семьи в Москве, видимо, скрывал, но потом они с мамой окончательно разъехались и мы вернулись с ней, братом и бабушкой Клавой в Петрозаводск, и бабушка вздохнула с облегчением - ей больше не нужно было в полярный день занавешивать окна, чтобы хоть так сымитировать ночь, а мама по причине отсутствия океана вновь засунула подальше свой диплом свой диплом океанолога, выданный геофаком МГУ, и на ледовые разведки летала над карельскими озёрами, впрочем, тоже весьма немаленькими, на маленьких гидросамолетиках-этажерках, предотвращая заносы и торосы в акваториях гидроэлектростанций. Петрозаводской гидрометеообсерватории она была человеком уважаемым, ее вечно куда-то избирали - в горком партии, профсоюз, она была душой компании местной интеллигенции - врачей, архитекторов, инженеров, было у них и какое-то безобидно подпольное общество "БДЗЮКИ" - что-то такое про перманентное заседание юбилейных комиссий - в доме всегда было много гостей, и они пели Окуджаву (в открытую, потому его песни были для меня вроде колыбельных) и Галича (прикрываясь). Жили мы сначала в элитном цековском доме (за стенкой отменя храпел ночами тот самый Сенькин, который вырос на дольмене, а потом долго возглавлял эту крошечную республику, столицу которой всегда называли в ряду самых умных провинциальных столиц: Томск, Новосибирск, Одесса, Гродно...) Но вернемся к гидрометеопрогнозам. Не заню, как у Глеба Павловского, но моё детство прошло в окружении гигантстких, иногда шире метра длиной, пустографок для поминутных записей со всяких градусников - что-то из области "451 по Фаренгейту" - мама таскала эти грандиозные альбомы из обсерватории, и я ДРУЖИЛ с ними - все эти голые клеточки как бы манили чего-нибудь в них начирикать , и я постепенно переписал в них из энциклопедий (библиотека и в доме всегда была изрядной, и в городе книг хватало) сначала русских князей и царей, потом римских пап, египетских фараонов...Я как голодная собака бросался на непрочитанные книги - потому что (по малолетней своей глупости и тщеславию) хотел заочно познакомиться СО ВСЕМИ управителями человечества, как хотел собрать ВСЕ марки - подаренная мне финским дядько коллекция была уникальной, и даже опасной - там был весь Третий Рейх, и я долго хранил свою тайну, но потом мне объяснили, что всех марок собрать не может никто, и это было для меня таким же ударом, как словесная дуэль моя на качелях с Витькой Киуру, сыном местного Суслова (второй из главных партийных секретарей в автономиях вообще-то предполагался быть русским, но первым был еще тот карел - Иван Ильич Сенькин, так что безобидного финна, да еще с фамилией, переводящейся как "Жаворонок" к рулю и кормушке допустили, а президентом там числился псевдофинн однорукий двурушник Прокконен, который на поверку оказался тверским карелом Прокофьевым. да еще и браконьером, потреявшим верхнюю конечность... Всё это мне сказывали злые языки, так что я а стопроцентную адекватность не отвечаю - они мне еще и на тверско-карельские корни В.В.Путина глаза открыли, но я не стал проверять, что мне с того. С Витькой Киуру мы на качелях вели вот какой диалог. -Чего ты ко мне пристаёшь! Я вот как скажу папе! -Ну и чего он сделает? Он что ли самый умный и сильный? -Конечно! (В рёв). Конечно? Конечно... Тким дже потрясением было и сообщение, сделанное мне на рисовой бумаге профессором-филателистом из Вьетнама. Адреса зарубежных маркособирателей я выуживал из каких-то не по-русски печатавшихся журналов, и ведь писал же, старательно выводя на конвертах латинские буквы, и ведь отвечали же! Обращения типа "Сэр!" или "Уважаемый коллега!" волновали моё маленькое сердце лишь поначалу, но потом я привык и взаправду поверил в свое сэрство и уважаемость. Это чертов вьетнамец, когда окончательно догадался, с кем вступил в переписку, открыл мне глаза на то обстоятельство, что ни в Ханое, ни даже в Нью-Йорке нет и быть не может миллиардера, который смог бы скупит все знаки почтовой оплаты, выпущенные человечеством...И я, поплакав, забросил многочисленные свои альбомы в дровяной подвал, постепенно переходящий в цековское бомбоубежище, а потому достаточно уютный, а главное - тёплый, где главари Третьего Рейха и прочие тираны спокойно дожили несколько лет до дня совершеннолетия несостоявшейся моей первой любви Маринки Сербы, которой я всё это богатство и подарил. Всё или ничего... Но вот уж ВСЕХ фараонов и ВСЕ московские улицы у меня никто отобрать не мог. Альбомы эти я с собой всюду таскал, куда они помещались - и все время строчил туда разное. Бывая на каникулах в Москве, я, например, переписывал все улицы и дома, на них стоящие, чем вызывал раздражение отца, которого успокаивала тетечка, зачем-то все время ездивщая с нами по городу на отцовской машине - я тогда не знал, что это была моя де-факто еврейская мачеха, мать сводной сестры и дочь Валентины Аркадьевны Разамат, потом сыгравшей в моей жизни немаловажную роль. К Юлиане Андреевне, как ту меня защищавшую женщину звали. я проникся, стало быть, некоей симпатией, потому что временами мне казалось, что я вообще один в этом мире со своими гроссбухами, один из которых был даже выше меня ростом, и если бы умел говорить, то я бы именно его и считал своим старшим братом. Я догадался, что, как когда-то в детском саду мне приходилось обороняться от неграмотных оглоедов путем чтения вслух, так и в универе я должен попасть в какую-то зону востребованной уникальности. У меня была задача - стать самым главным знатоком. Чего именно? А всего! Я зачем-то записался во все публичные библиотеки в пределах Садового кольца, наметил себе план освоения всего театрального репертуара - и чуть не заработал астму, каждый вечер высиживая на пыльной галерке "Современника", потом Таганки, Ленкома...Центральный лекторий - месяц подряд, лекция за лекцией... ЦДЖ, ЦДРИ, ЦДЛ - мне было туда нельзя, не положено, но значит тем более надо. Я учился давать взятки капельдинерам, знакомился с пожарными и гримерами, прикидывался, когда надо, иностранцем - настояниями мамы я успешно прошёл курс финского языка старенькой у Анны Ивановны Флинкман (дочь ее была дурочкой, потому что родилась в нервном 38-м), поэтому вполне мог шепелявить, как житель Хельсинки, научился изображать и пьяного финна, но это, в общем, и не требовалось. Благословенная эпоха полубесплатной культуры...Стипендия у меня всегда была повышенная, 45 рублей, кормился я поочередно у многочисленных сердобольных дальних родственников (или бесплатной капустой в студенческой столовой), а однажды ком не в аудитории подсела незнакомая тётя с хитромудрыми еврейскими глазами - мама де-факто-мачехи это, стало быть, что-то типа де-факто бачеха, если такое слово есть - и ведь знала она, чем покорила моё любопытное сердце: "Ты знаешь, в нашей квартире жил когла-то Троцкий...Он был сибарит, вроде маршала Тито - привез с собой из Петрограда вагон шмоток потребовал САМУЮ просторную квартиру в САМОМ красивом доме Москвы. ему и выделили - стометровку на Соймоновском, одно неудобство - в ста метрах бубнил п утрам колокола Христа Спасителя, но он-то был человек военный и думал, что по команде молчать в струнку вытягиваются даже ангелы, не то что железяки на веревочках - так почти и получилось, но не сразу... Лирическое отступление. Мой будущий тесть был, как говорили, последним московским мальчишкой, сумевшим залезть на эту высокую звонницу незадолго до взрыва - приказ о котором, кстати, и не Троцкий вовсе подписывал и даже не Каганович, а всего-навсего Серёжа Костриков, предавший не всех своих родовых ангелов - фамилию сменил на "Киров", но имя отца и сына-себя оставил. Этот Мироныч, кстати, тоже сыграл в моей жизни некую косвенную роль - Петрозаводск был всё-таки глухоманью, и эхо ленинградской любви к Кирову как-то вот так долго шло-ковыляло, что в городе моего детства на двух концах гланой улицы стояли а) едва ли не самый большой в мире и даже финнами в войну сохраненный памятник Ленину работы скульптора Манизера и б) Киров, так смешно указующий перстом на окрестности театра, украшенного статуями работы Коненкова, страстно, кстати, вышеуказанным Манизером ненавидимого, что мы, мальчишки, показывали приезжим друзьям Писающего-не-Мальчика-но-Мужа, выбирая соответствующий ракурс. Что очень мешало мне сохранять серьезность, когда я орал на этой площади с трибуны "Юные ленинцы. будьте вы..." - за звонкий голос мнет прощался малый рост, и Иван Ильич Сенькин-Дольменный, помню, однажды,по-стариковски кряхтя, самолично приспосабливал мне под ноги ящик из-под пива, зачем-то там, на трибуне сиротевший. Третьего было не дано! Петрозаводск был, возможно, единственным городом СССР, гле не было памятника Сталину! Какие-то скульптурки, ясное дело, стояли, но что они были такое на фоне медного писателя (с ударением на первом слоге)и гигантского каменного Ильича! Заканчивая тему другого Ильича, Сенькина, по ассоциации вспомню, как он вывел резолюцию "Описанному верить" на ябедке одного заслуженного кого-то, которого в купе по пьянке обоссал другой заслуженный писатель (с ударением, как надо). В другом каком регионе то заседание бюро обкома могло бы кончиться концом (карьеры) или началом (процесса) - спасибо, боже, что ты дал мне вырасти на этой смешной карельской грядке, и я с годами всё чаще догадываюсь, что Иван Ильич не абы кто... ххх В 1972 году я уже работал в штате "Комсомолки" и год как был женат, мы 13 мая 1971 года расписались,это я помню. Наврягусь и вспомню. Всплыл 1978-й. Думал, что это было в 72-м. но потом сообразил, что тараки и шахиншахиню я мог одновременно лицезреть летом лишь 1978-го. Была, по-моему, командировка в Алма-Ату, жара была и пыль, никто из стариков ехать не хотел на какой-то всемирный самит Красного Креста - меня это, конечно, в тупик ставило - как так7 туда ведь Эдвард Кеннеди приезжает, Тараки, щахишахиня Ирана, а Голованов не хочет. Песков не хочет. Голованов вообще меня тогда удивлял - ему так обрыдла вся эта многолетняя его космическая эпопея, что он бегал по коридору и искал кого-нибудь из молодых, чтобы вместо себя на Байконур отправить. Вальку Зубкова, помню, из нашего отдела, отправили, а он написал ничтоже сумнясь. что космонавты видели в иллюминаторов посевы пшена, и тут уж вся колхозная масса СССР взвыла - я по телефону, как робот отвечал, что на корректора наложена строгая эпиталама с занесением тела, потому что - спасибо за подсказку - пшенная каша делается конечно же как вы верно заметили, из проса. Во времена были - если на какую статью приходило меньше 11 тысяч откликов, то впору было траур объявлять, и м ы ходили и плакали в жилетку друг другу. В "Комсомолке" творчество было, в общем, коллективным - у нас не приятно было закрывать двери кабинетов, и в порядке вещей считалось когла новичок (не всякий, но уже подавший надежду) приходил к кому-то из маститых и вслух читал ему свой опус, спорил - и шел в следующий кабинет, коридор был длинным, пока до засыла доходили, это уж была не только моя (я так часто гулял по хорошим мозгам) статейка, а и Иннина,Ольгина, Ванина... Так что я-то был всегда готов - и с превеликой радостью полетел в эту чертову Алма-Ату, и повстречался там и с Кеннеди, и Тараки за руку потрогал (чёрт, А еще старики нас пугали одним страшным ужасом (если уеь расказывал, извини, я уже путаюсь) про пьяного Аджубея и тапочки. Будто бы когла -то в пятидесятых Аджубей, хлебнув немного в конце рабочего дня, пошел в сортир пописать, и встретил там юношу, которого спросил? "Ты кто?" "Иванов,стажер отдела такого-то". "Ты, Иванов, летать умеешь? Тьфу - ну в смысле тебе не укачиывает?" "Вроде нет, товариш главный редактор"."И хорошо. Я тут пока поссу, а ты иди ко мне в кабинет и отпечатай себе командировку на северный полюс...Заболел наш..старик...А самолет уже фырчит...в Челюскинской... на военном аэродроме...И деньги возьми там у меня в столе...А зачем тебе деньги на полюсе? Машину вызовит и дуй..." "Алексей Иванович, но я же...в тапочках!" "В тапочках...Мда..Ну ничего...Я пока тут...А ты все-таки пойди во мне в кабинет и напечатай приказ...Иванов, говоришь? Так будет: "Иванова, дурака и труса, из "Комсомольской правды" к ё..ной матери с этажа выгнать и больше ни под каким предлогом сюда не пускать..Брысь..." Так что у меня в редакции были на всякий случай и валенки с галошами, и домашние тапочки (это когда мы с "парусятами" ходили по алфавиту - по квартиам самых умных: Анненский, Аронов, Бестужев-Лада, Богат... - со своими чашками и сменной обувью, чин-чинарем. Ну вот, слетал я, поговорил, с кем надо, чуть не загремел в КГБ при передаче пакета - от моего будущего героя, который научил своего двухлетнего сына на циркульной пиле работать - его в Казахстане читали сумасшедшим, вот он всегда и озирался, в том числе и когда мне свои фотки передавал на зданем дворе гостиницы, вот нас и цап-царапнули, но я оторался, бо знал - в гшаем шпионском деле главное - не дрейфить и быть невозмутимым, как дядя Холмс Ша и Шерлок Ха. Никаких особенных радостей интервью в випами мне не принесли, но я виду не подал и вернулся в редакцию надутый, как индюк, думая, что мне будут лепестки розовые бросать, но коридором бежал Голованов , посмотрел на меня подозрительно и бросил на ходу: "Вспотел что ли?" Это я ему припомнил в некрологе. И дописал, что примерно с той минуты я уже не потел при разных встречах...А про того светлого шизика с циркульной пилой я написал, хотя и предупредил, что статья моя - не инструкция, а так...в порядке обсуждения....

Добавлена 06.01.2008 в 19:16:57

Письмо авторам



Последние статьи:
  "Отдых в России"

  "Семейное образование". журнал

  113.

  112.

  111.

  110.

  109.

  108.

  107.

  106.


  Все материалы >

Отправьте ссылку другу!

E-mail друга: Ваше имя:


Нашим читателям

  • Вопрос - Ответ new

  • Контакты: письмо авторам

  • Карта сайта

  • Последние статьи:
    Последние новости:


    Работа над ошибками




     

     Keywords: хвар | экопоселение | кругосветка | Хилтунен | футурология |

    Хвар: официальный личный сайт © Хвар.ру Посвящается одному русскому американцу Семёну В., который вынудил-таки Хвара  засесть за воспоминания,  пригрозив карами и укорами. А всем, кому известно,  тому известно, что Хвара только шевельни... Он, правда,  остывает быстро -  если  дело теряет прелесть новизны и тайны.     
 ...Это и не статьи вовсе, а фрагменты автобиографических черновиков, которые Хвар то сам набивает, когда у него стул бывает подходящий, то сдиктовывает безропотным своим моби-дикам, будущим акулам пера  и камеры, укоряя их образом Чарльза не-моби, но все-таки ДИКкенса,    который, как известно,  долго время работал пусть  непростой, наблюдательно-въедливой, но всё-таки всего лишь  стенографисткой.  Если где скачут



    Индекс цитирования

    Движок для сайта: Sitescript